А, да мало ли что говорят! Я попытался отмахнуться от неприятных мыслей и вдруг вспомнил обломок лопатки от ротора реактивной турбины, который лежит на столе комэска в его кабинете. Теперь этот безобидный с виду кусочек металла казался мне страшным, смертоносным осколком, занесенным туда с поля боя. Хотелось попросить Филатова, чтобы он сам рассказал о своих «реликвиях», но я не решился.
А пока что он говорил о другом. Послушать его, так летать на новом самолете — одно удовольствие. И кабины на нем комфортабельные, и движки надежные, и в пилотировании он гораздо проще, чем любой винтомоторный. Конечно, есть, мол, кое-какие особенности, есть определенные сложности, но они скорее чисто морального, психологического порядка. Все новое в технике, как и вообще все новое и непонятное, первоначально вызывает у человека если не страх, то некоторую робость. А это чувство нужно загодя в себе подавить и отбросить.
— В свое время я опасался даже велосипеда, — посмеиваясь и как бы размышляя вслух, говорил Филатов. — Потом так же самолета боялся. С виду — птица, да ведь железная, того и гляди клюнет и грохнется. Смешно? Да, сейчас смешно, а было по-настоящему страшно. Значит, от чего страх? От незнания…
Мы смотрели на командира эскадрильи, невольно любуясь его крепко сбитой кряжистой фигурой, его открытым, смелым лицом. Беседуя с нами, он поднялся из-за стола, неторопливо прошелся по классу и, прищурясь, окинул нас цепким, пытливым взглядом:
— О валёжке слышали? Я недавно здорово напугался…
Он пояснил: валёжка — самопроизвольное кренение самолета на высоких скоростях, и опять рассказывал по-своему:
— Гляжу — пошла машина вперевалку, как утка с набитым зобом: ковыль, ковыль… Вот, думаю, штука! Сдурела она, что ли? Ведь опрокинется сейчас, гробанется. А с парашютом сигать неохота, катапульта — та же пушка. Выстреливать вместо снаряда самим собой — приятного мало. Да и самолет жалко бросить. Это какие же деньжищи!..
Он стоял перед нами, слегка нагнув свою лобастую голову и надежно расставив ноги. А мне вдруг стало отчего-то жутко и весело. Попробуй его, медведя, качни! А катапульта? «Катапульта — та же пушка». Какая же она, эта пушка, если может запросто выбросить в небо такого вот топтыгина из летящего самолета?!
Нет, не напрасно я всем своим существом предчувствовал, что со мной рано или поздно произойдет что-то необыкновенное. Вот она — романтика! Не отвлеченная, не надуманная, а вполне конкретная, реальная. Она предстала перед нами в образе этого обыкновенного и необыкновенного человека с чуть лукавым прищуром и глуховатым голосом. Но теперь-то мы знали, что он не просто летчик, а летчик-реактивщик. Наш командир. Под его началом мы будем стоять у колыбели реактивной авиации, летать на таких скоростях, которые иначе как сумасшедшими и не назовешь.
