ссоре? , — Да нет! Опоздала вчера на работу. Вот ей и досталось. А причина опоздания? Не знаете?! Как же это вы, Сережа? Слышите? Опять чей–то тревожный шаг… Кто это? Щеки бледные… в глазах укор и боль. Как меняется человек. Смотришь в такие моменты и не узнаешь. Не зря говорят: «Что с вами? На вас лица нет?» Это Витя. Ему двенадцать. В доме ежедневные скандалы, побои, материнский плач. Отец — пропойца и дебошир. Сердце у парня слабенькое… Но что это? За дверью учительской «рычит» зычный мужской голос: — Бессовестная? Чтобы завтра были родители? Не надо мне рассказывать? Я знать не хочу? Пиши? Захожу. Пунцовый от гнева преподаватель возвышается над столом в позе обвинителя. Напротив, непривычно сгорбившись, Ира Гончарова. Гончарова Ирина?? Удивительно чуткая к состоянию другого, честная, волевая и сильная натура. Глаза большущие, смотрят открыто и доверчиво. А в этой открытости отвага: «Все равно я верю, — мир прекрасен? И вы, кто на меня смотрит, красивы?» Быстрая на подъем, Ира отвечает за шефскую работу комитета комсомола школы. Вчера вместе с пионерами сажала картофель на огородах инвалидов Отечественной войны, одиноких стариков. А сегодня утром я видел, как старушка угощала Иру и ее ребят оладьями… — Зачем вы, бабушка? Мы же не ради… — смущалась Ира. — Не обижай, внученька? Дай бог тебе здоровья? Деткам твоим спасибо. Что бы я делала. Одна я… — старушка заплакала и сквозь слезы: «Нечем мне вас отблагодарить. Не обижайте? Поешьте, прямо с пару…» Ира взяла узелок из дрожащих старческих рук, стала сама угощать ребят: «Ешьте, ешьте, пока горяченькие», — приговаривала и вдруг заплакала. Из каких тайников души возникло сострадание? Как она почувствовала боль немощного человека, его тоску по молодости? И вот через час, закусив бледные губы, на тетрадном листке выводит: «Я, Гончарова Ирина, объясняю, что не выучила §43, потому что не смогла правильно организовать…» Я взглянул на преподавателя и сказал Ире: — Оставьте нас, пожалуйста. Идите, прошу вас? Девочка вышла. Едва сдерживаясь, чтобы вот так же, как он, не перейти на крик, не наговорить лишнего, я выдавил из себя: — Зачем же вы так?! — Это же… Гончарова. Как вы могли выговорить ей: бессовестная. Эта хрупкая девочка посадила вчера старикам пять огородов картофеля? Вы, здоровый, крепкий мужчина, видимо, и не подумали помочь им. И она вас не упрекнула… «Параграф 43?..» Минута школьной перемены, а сколько маленьких набросков–сюжетов!.. Не пропусти, учитель, эти мгновения. Держи в своих руках связи–нити, соединяющие тебя с учениками. Подвижные, неугомонные, они чего–то добиваются, что–то ищут, очаровываются и разочаровываются. Попробуй, уследи за постоянно меняющейся гаммой их чувств, настроений, мыслей… Но чем больше мы видим и понимаем, тем богаче наш педагогический арсенал, тем тоньше воздействуем на рост их души. Духовность развивается в «неспешном общении», заметил Виктор Астафьев. Неспешное, т. е. предельно внимательное, всматривание в мир человека, проникновение в суть сказанного им, в интонационный строй его речи, в симфонию его движений. А глаза ребенка! Сколько в них можно прочитать чувств, состояний и переживаний, мотивов тех или иных поступков. Не спеши, учитель. Скорочтение твое равносильно легкомыслию и профессиональной некомпетентности. Неспешность общения исключает равнодушие. Она требует от учителя смотреть активно, слушать активно, думать активно, действовать активно и побуждает к тому же учеников. Учитель — в центре бурлящей страстями жизни юных. Каждое мгновение появляются или рвутся нити–связи между ними, все сложнее и богаче кружево привязанностей и антипатий. И нам дано быть творцами–художниками, создающими красоту их отношений—друг к другу, к людям, жизни. Именно неспешное общение рождает тонкость мировидения. А для этого нужно, чтобы зрячим было наше сердце, главный педагогический инструмент учителя. Инструмент познания самого себя, жизни, души ребенка. Жизнь—бесконечное познанье. Возьми свой посох и иди… И я иду… И впереди— Пустыня, ночь и звезд мерцанье…
