В НЕСПЕШНОМ ОБЩЕНИИ — Да преувеличиваете вы все! — раздраженно говорила Людмила Григорьевна Урывкина, опытная, с солидным стажем работы учительница. — Школьная проза довлеет над школьной поэзией. Легко писать о взглядах и вздохах. А в жизни школа держится на режиме, строгости. Надо держать учеников в руках, как нас держали! Что они понимают, чтобы в глаза им заглядывать? Пусть они в мои заглядывают. Я одна, а их десятки, сотни. С нами не церемонились, поэтому и в люди вышли. Так мы же боялись встретиться с учителем на улице! И если сказал учитель: надо делать так, в мыслях не было, чтобы не подчиниться. А сейчас? Ты ему слово—он тебе десять! Работать невыносимо и без ваших тонкостей. А если начнем в глаза им заглядывать, то уж лучше из школы вон… Мы и так здоровьем негодные… Людмила Григорьевна помолчала, затем, будто решившись на что–то, заговорила еще более горячо: — Вы, Михаил Петрович, детей выдумываете. Дубенко, по–вашему, личность? Он мне вчера урок сорвал? Так мне с ним как—ласково разговаривать? Гнать таких надо. Может, они там, — кивнула она в неопределенное пространство, — людьми станут. Дети играют с вами во взрослых. Может, и не надо было вам это говорить, но раз начала—скажу. Лицо и шея собеседницы покрылись красными пятнами. Видно, нелегко ей давалось каждое слово. — Все возмущаются, что при вас невыносимо работать. В институте не глупые, между прочим, люди советовали держать дистанцию с детьми. А вы с ними за руку здороваетесь! — Урывкина произнесла «за руку», а глаза ее округлились так, будто она сказала: «Ударили по лицу!» — Ну ладно, может, и впрямь мир перевернулся— здоровайтесь, как хотите, зовите на «вы», но нас на это не подбивайте! Теперь о вашем самоуправлении. Я согласна: надо развивать. Развивайте, мы вам и слова не скажем, но не до такой же степени! Дети есть дети. Их помани—они, конечно, потянутся. Ну как же — «командиры», «вы»! Но есть особенности возраста, определенный уровень понимания. — Урывкина махнула рукой, мол, бесполезный разговор, и села. Наступила тишина. Было слышно, как за перегородкой, капает вода из плохо закрученного крана. — Ну вот, — я постарался придать голосу спокойный тон, — теперь, наконец, появилась двусторонняя связь. А то беседы наши скорее походили на монологи ведущего. Я говорю, — вы молчите. Нам вместе думать, беседовать, спорить, приходить к общему знаменателю и снова думать, искать… Людмила Григорьевна высказала общее мнение? Никто не проронил ни «да», ни «нет». Молчали. «Почему? — думал я. — Ведь вижу, что многие не согласны». А как хотелось, чтобы взорвалась тишина, чтобы сказал кто–нибудь, хотя бы шепотом, головой бы качнул: «Нет». Я медленно обвел лица собравшихся, и вдруг ярко представилась тишина первых минут «беседы» с восьмиклассниками в день моего приезда. То же выжидание и опущенные вниз глаза. Дети! Мы такие же дети. Почему не сесть рядышком и не заговорить своим голосом о том, что мучит нас, что требует решения, о том, как выстроить жизнь, чтобы дышалось и думалось в ней легко, естественно, свободно? Мы либо молчим, либо спорим так, будто идем на эшафот. Надо снять эту напряженность. Это хорошо, что она высказала свое мнение. Начался диалог. Это хорошо. Встретился глазами с Людмилой Григорьевной, ободряюще кивнул ей и сказал для нее, для себя, для всех: — Ничего. Разберемся. Мы продолжим разговор, его нам вести всю жизнь. Важно, что сегодня он начался. Я улыбнулся, и мне показалось, что в глазах учителей—понимание, доброе участие. — Ну, вы и артист! Идете, будто с праздника, — сказал мне художник Николай Николаевич Чернов. — Представляю, что у вас на душе! — Легко у меня на душе! Легко, Николай Николаевич! — улыбнулся я. — Лед тронулся. Чернов пытался уловить в моих словах иронию. Но мне в самом деле было легко. Легко оттого, что взял, как говорят музыканты, верную ноту. Оттого, что стоявший за моими плечами опыт, ободрял: успех там, где высказывают свою точку зрения, спорят, прежде чем принимают решение, и, приняв его, не отступают. — Будете играть в демократию? — усмехнулся Чернов. — А вам не кажется, что ваша позиция загубит дело? — Нет, Николай Николаевич, не кажется. Вот если будем
