Ярослав поднял голову, он уже овладел собой. Понимая, что Горяев ждет его объяснений, он вздохнул, беспомощно развел руками.
— Нашему Михасю восемнадцать лет. Видел я его, правда, ночью, в темноте, разговаривал с ним. Плачет… Он меня любит, я для него — все. Я его стыдить, ругать начал…
Слезы потекли из заплывшего глаза Ярослава, и он начал стирать их грязным пальцем со щеки. Горяев нагнулся, достал из шкафчика бутылку водки, ударил ладонью по цонышку, выбил пробку. Водка забулькала в алюминиевых кружках.
— Выпьем! — сказал полковник, раздавая кружки, и скупо усмехнулся. — Тост без изменений: «Смерть фашистским захватчикам!»
Чокнулись. Ярослав выпил, не стал закусывать, только вытер рукавом пиджака губы.
— Вот как случилось с Михасем, — сказал он горько. — Наше село почти у самой границы. Когда началась война, Михася дома не было, черти его со школьной экскурсией в Перемышль погнали. Был бы он дома, он бы со мной тоже на Восток ушел. Ну, а мне ждать нельзя — немцы близко. Тато говорит: «Иди, а то поздно будет…» Я ушел, а Михась остался. Вскоре после того, как тата убили, прошел по селу слух, что и я погиб в дороге от немецкой бомбы. Михася начали тягать в полицию, допрашивать. Потом в Германию забрали, он с дороги убежал, вернулся в село, прятался в схроне[6]*. Узнали об этом бандеровцы и сказали ему: хочешь жить, иди в нашу армию, будешь добывать украинскую державу от Сана до Кубани, а не хочешь нас послушать — пеняй на себя. Он и пошел… Сейчас он уже роевой, вроде как командир отделения, и не Михась Ярош, а друг Чуб. Псевдо такое. У них все под псевдами.
Ярослав замолчал, видимо, собираясь с мыслями, мельком взглянул в сторону молчаливой девушки, стараясь понять, кто она и почему полковник счел нужным, чтобы она присутствовала при их разговоре.
— Но как он настроен, твой брат? — спросил Горяев. — Стал убежденным националистом?
Победная торжествующая улыбка скользнула по губам Ярослава.
— Такой убежденный, как я… Думаете, он забыл, кто нашего тата мордовал? Просил, умолял, чтобы я его взял с собой. Куда я его возьму? Говорю: «Оставайся пока у бандеровцев, служи. Придет время, мы за нашего тата рассчитаемся…» — хлопец взглянул на полковника вопросительно. — Правильно я рассудил или не одобряете?
— Одобряю, — твердо сказал Горяев. — Он нам может помочь, твой Михась. Скажи, трудно было тебе… путешествовать? Не задерживали?
— Было… Отпускали. Что взять с немого?
— Как это?
