Одна на миллион | страница 68



— Я понимаю. А когда появилась я, он, видно, решил, что у него появилась конкурентка, которая пытается претендовать на часть симпатии Патрика.

Антонио улыбнулся.

— Не вижу в этом ничего смешного! — обиделась Оливия.

— Простите, сеньорита. Я не думаю, что Рон боится конкуренции. Скорее он подумал о другом.

— И я догадываюсь, что вы подумали о том же, — сказала она устало. — Но вы ошибаетесь. Меня не интересуют деньги Патрика, верите вы мне или нет.

— Простите, наверное, у вас создалось неправильное впечатление. Я вовсе не считаю вас охотницей за деньгами. Но зная Рона… В общем, он вполне мог так подумать.

— А он так и подумал. Особенно после того, как узнал, что Патрик составил завещание в мою пользу и примерно за две недели до моего приезда заверил его у нотариуса… Он заявил мне, что я узнала о завещании и прикатила получить свое!

Антонио покачал головой.

— Я сожалею, сеньорита.

— Вы сожалеете, но не удивлены.

— Верно.

— А могу я поинтересоваться, чем именно вы не удивлены: решением Патрика или мнением Даррелла?

— И тем, и другим. Что касается решения Патрика… Он больше не женился, у него нет детей и родственников. Вы его единственный ребенок, увидеться с которым он мечтал долгие годы. К слову, Патрик человек весьма состоятельный, и не только по местным меркам…

— Да уж, удивляться нечему, особенно если учесть, что своего ребенка он не видел долгие двадцать лет и решил оставить все деньги, по сути, незнакомому человеку. Который мог оказаться каким угодно авантюристом!

— Теперь вы рассуждаете, как Рон.

— Наверное, вы правы. — Оливия вздохнула.

— Рональд… не обидел вас?

Обидел? Нет! Только обвинил в алчности, лицемерии и изворотливости, устроил парочку скандалов и поцеловал так, что она мгновенно потеряла разум! Вместо ответа Оливия отрицательно покачала головой, но, наверное, что-то в выражении ее лица подсказало Антонио, что она не совсем честна.

— Вы говорите мне правду, сеньорита?

Ну почему ее не могут оставить в покое? Почему все считают нужным спросить, как у нее дела, здорова ли она и не нужно ли ей что-нибудь? И хуже всего, что вопросы эти задавались с самым искренним желанием помочь. Мир, в котором жила Оливия, не имел ничего общего с местом, где она находилась сейчас. Фальшивые улыбки, притворное сочувствие и необходимость всегда держать себя в руках, всегда делать вид, что все в жизни прекрасно и улыбаться, улыбаться, улыбаться… Одиночество…

Она всегда была одинока в том, в своем мире. И вот теперь она начала узнавать что-то другое, людей, которые не прячут свои чувства, не притворяются ради того, чтобы о них сложилось «правильное» мнение. И вся беда в том, что она никак не могла приспособиться, она словно балансировала ровно на середине тонкого мостика между двумя мирами. Сейчас она не принадлежала ни к одному из миров, и это делало ее беспомощной и разбитой.