— Ливи… — хрипло пробормотал он, отрываясь от ее губ, и тут же со стоном приник к ее шее.
Оливия вздрогнула и изогнулась, плавясь в его руках и превращаясь в горячее беснующееся пламя. Тонкие пальчики Оливии пробрались в волосы на его затылке. Она думала, что у Рональда жесткая, непослушная шевелюра, но его волосы были густыми и шелковистыми…
— Оливия… Нет… подожди…
Задыхаясь, она отпрянула. По мере того как она приходила в себя, ее глаза заполнялись невыразимым ужасом. Оливия рванулась, пытаясь отстраниться, но руки Рональда сомкнулись вокруг нее, как стальной обруч.
— Ливи, прошу, скажи мне правду. Нет ничего, что я не мог бы понять и даже хоть как-то оправдать. Просто скажи мне эту чертову правду!
Оливия была так ошеломлена, что не услышала в его словах глухой мольбы, смешанной с отчаянием. Господи, о чем это он? На короткий миг она сошла с ума, забыв обо всем. А он, выходит, применил особенную тактику, чтобы получить нужную ему информацию? Она рванулась, стукнула его кулачком в грудь, но Рональд даже не шелохнулся.
— Понять? Оправдать? Я сказала тебе правду! Это единственная правда, что у меня есть! Ты ничего обо мне не знаешь, а так оскорбляешь и вываливаешь такие чудовищные обвинения… — последние слова она почти прорыдала. Прикрыв глаза, Рональд то ли застонал, то ли зарычал. То ли то и другое вместе.
— Мне жаль тебя, Даррелл, — едва слышно сказала Оливия. — Я не знаю, что сделало тебя таким, но ты воспринимаешь мир и рассуждаешь, как… как ущербный человек. И только с этой позиции судишь людей.
— Я воспринимаю мир таким, как он есть на самом деле. У меня нормальные представления. Такие, которые мне подсказывает мой жизненный опыт.
— Мне стало еще больше жаль тебя от того, что твой жизненный опыт столь печален и… однобок! Возможно, тебе всю жизнь приходилось общаться не с теми людьми.
— Возможно.
— Пожалуйста, отпусти меня.
— Нет.
— Ты все еще настаиваешь на своей правде? А по-моему, ты слишком труслив, чтобы принять настоящую правду после своих дурацких заблуждений!
Она пыталась уколоть его побольнее, чтобы он оставил ее в покое, но Рональд, упрямо продолжавший держать ее, только скрипнул зубами в ответ на ее слова.
Рональд скрипнул зубами. Его обвинили в трусости, назвали ущербным, а потом заявили, что он жалок, — и это за какие-то три минуты! И все это время он продолжал так хотеть Оливию, что внутри все переворачивалось и ныло.
Он не мог даже разжать руки, потому что потеря казалось слишком невыносимой. Впрочем, этого следовало ожидать. Едва ли не с первых минут он понял, что пропал. Сопротивлялся изо всех сил, но ничто, даже собственные воззрения и печальный опыт, за которые он цеплялся изо всех сил, не смогли ничего изменить. Он пропал!.. Ему то хотелось схватить Оливию и стиснуть так, чтобы вмять в себя, то хотелось невыразимой нежности, едва ощутимых прикосновений и ее легкого сладкого вздоха на своих губах… Они словно два противоположно заряженных облака: стоит им подойти слишком близко друг к другу, как тут же сыплются молнии и гремит гром… Но при этом его нестерпимо тянет к ней!..
