«Интересно, это тоже из требника или уже доморощенная мудрость? — подумал я. — И какое тут нужно особо умное начальство, чтобы распознать тебя, такую птицу? И о сынках твоих я тоже кое-что знаю…»
Неприметно надвигалась ночь. С потемневшего низкого неба посыпал мокрый, ленивый, докучный снег.
— Только грязи прибавится, — ворчал сквозь мокрые усы Бобрук. — И на небе порядка нет. О-хо-хо!..
Лошадь тащилась еле-еле, будто назло.
— Колхоза у нас еще нет?
— Пока что, слава богу, тихо. Только вот в Кленове затеяли с весны. А в Понемони, так там сразу после войны.
— Ну, и как там живут, в колхозе?
— Живут… В Понемони, говорят, по два килограмма дали на этот самый трудный день. А правда ли, нет ли…
— А как по-вашему: правда?
— Я не говорю, что неправда…
— Так что же: мало это или много?
— Я не говорю, что мало…
— А что?
— Один бог свят ведает, что будет и как будет… Ну, ты, ползешь, дохлятина!..
Я достал папиросу и решил помолчать. Но тут на Бобрука нашел, как говорится, стих — разворчался:
— Один бог свят ведает, я ж говорю. Вы человек бывалый, сами знаете, что на свете делается. Кипит, как в котле. Еще, сказывают, не все кончено…
— А кто сказывает?
— Да никто… так говорится…
— Ну, а почему же так говорится?
— А кто его знает!..
— Вот вы же так говорите.
— А что я говорю? Что мне говорить? Ну, ты, дохлятина, пошла!..
Сзади загремели колеса. Кто-то догонял нас на добром, видать, коне. С разгона этот добрый конь уперся грудью в задок нашей телеги. Он горячо дышал мне в затылок и щеку, а потом, балуя, схватил клок Бобруковой соломы и тряхнул ею над нашими головами.
— Эй, кто там молоко везет? Погоняй! — послышался сзади голос.
— Ячный! Дядька Степан! — вскрикнул я и, перекинув через грядку ноги, соскочил с телеги.
— Ласточка, тпрру! — скомандовал Ячный. А потом, наклонившись к самому моему лицу, узнал, толкнул рукой в грудь. — А, браток ты мой, Василь! Ермак Тимофеевич, покоритель Берлина! Ласточка, стой! Мы сейчас почеломкаемся с гостем…
Лошадь стояла и так, а я не позволил Ячному тревожить свою старость — вставать, обхватил его плечи…
— Бор-родою оброс, старина, щекочет, как мокрое помело…
— А я, брат, гляжу… Подсаживайся, подвезем… Мешок? Ну, и мешок бери.
Лошадь с места тронула рысью.
— А я гляжу, — кричал старик сквозь грохот колес, — что там за Пшеничный такой объявился, что Ячного даже ночью узнал. Не Бобрук ли тебе подсказал?
Сказал с насмешкой, и, рысью объезжая Бобрука, старик молодцевато крикнул:
