— Ага! — догадываюсь. — Вспомнил, дядька. Помню.
Сидел когда-то в каменном доме поместья «Роскошь» старый шляхетский глухарь, пан Борковский, окруженный книгами. И вот как-то мы с Ячным — два дурня, старый и малый, — решили тронуть вельможное сердце просьбой. Мне было лет пятнадцать, а Ячный тогда уже начинал седеть. Старый дурень был похитрее: присел возле ворот как будто отдохнуть. А я, несмотря на собак и все запоры, добрался до самых палат, удостоился предстать пред милостивые панские очи. И что же, пан не выгнал. Пожалел только, что нет у него таких книжек, которые «Иван» мог бы понять. Да и вообще, говорит, на что «Ивану» книги? Сам, говорит, хлопе, подумай: что же это будет, кто станет землю пахать?..
…Микола был прав: Иван Авдотьич никак не мог «попасть в оглобли»: шляхтич Криницкий в его исполнении был совсем никудышный. Рябой и неказистый Иван особенно проигрывал рядом с Шарейкой. Шарейка всю свою жизнь артист. Иной раз на танцах как завертится, бывало, с какой-нибудь Настей или Алесей да как начнет кричать: «Браточки, хлопчики, держите!» — так можно и вправду поверить, что самому ему никак не остановиться. Хлопец был из бедняков, а все же и в те времена, если бы женихи выбирались голосованием, за него поднялись бы чуть ли не все девичьи руки, и не в одном только Заболотье.
— И ловок же ты, будь здоров, как вол в карете! — не удержался он еще на первой репетиции, поглядев на жалкую игру Авдотьича. — Ничего у тебя, «коханенький-родненький», не выйдет — сразу видать. И я тебя, «собственно, вось цо да», попросил бы со сцены «туды-сюды»![3]
Это было еще до меня, об этом мне рассказали. Когда же я пришел в клуб — на третью уже, кажется, репетицию, — Ивану предложили уступить место.
Чудной парень. За тридцать пять лет своей все еще холостяцкой жизни он привык охотно браться за любое дело, хотя ему, как назло, ничего не удавалось. Не удается, а он плюет на неудачу и начинает сначала. Не обижается даже на то, что называют его не только не по фамилии — Мурашка, но и не по отцу, а по Авдотье, матери его, — Иван Авдотьич, а в лучшем случае — Авдотьин Иван. И на этот раз он не обиделся, принял отставку с некоторым даже, если хотите, облегчением, тем более что я гость и были мы с Иваном всегда друзьями.
Мне, правда, не хотелось отнимать у него роль, но последний удар моим колебаниям нанесла Алена Борисовна, или просто Леночка, одна из двух Заболотских учительниц.
— Василь Петрович, — сказала она, — не набивайте себе цену. Видите, сколько народу на вас смотрит, упрашивает. И все такие молодые да хорошие!..
