Едва я успел опять взяться за газету, как в дверь снова постучали, и в комнату ворвался взволнованный и смущенный полковник.
— Простите, — сказал он, — я, кажется, забыл свою… свою…
Тем временем Ларкинс удалился, и полковник заговорил прямо.
— Мой юный друг, — сказал он, — заранее приношу тысячу извинений, но вы друг Клайва (мальчик ждет меня во дворе), и поэтому я беру на себя эту смелость. Я знаю, какова судьба людей талантливых и пишущих. Когда мы тут у вас сидели, зашел один человек со счетом, который… который вы пока не могли оплатить. Так вот, простите меня за смелость и разрешите быть вашим банкиром. Вы сказали, что сейчас сочиняете новую книгу. Если она не уступит предыдущей, это, без сомнения, будет шедевр. Подпишите меня на двадцать экземпляров и позвольте расплатиться авансом. Меня, знаете ли, может здесь не быть. Я ведь перелетная птица, бездомный старый служака.
— Дорогой полковник, — произнес я, глубоко тронутый его редкой добротой, — этот навязчивый кредитор — всего-навсего мальчишка от прачки, и, если не ошибаюсь, миссис Бретт — моя должница. Да к тому ж у меня в вашем семействе уже есть банкир.
— В нашем семействе, дражайший сэр?
— Когда у меня заводятся деньги, их любезно принимают на хранение господа Ньюкомы с Треднидл-стрит, и я рад заявить, что сейчас у них кое-что хранится. Я искренне сожалею, что не нуждаюсь в деньгах, — тогда я имел бы счастье принять вашу благородную помощь.
В четвертый раз за это утро мы пожали друг другу руки, и добрый джентльмен поспешил к своему сыну.
Я охотно принял любезное приглашение полковника отобедать с ним, и за этим обедом последовало множество других, которые неизменно оплачивал наш великодушный старик. Он жил тогда с одним своим индийским другом в гостинице "Нирот", на Клиффорд-стрит, и мистер Клайв, в свою очередь, вкушал от тамошних яств, приходившихся ему куда больше по вкусу, нежели обильная, но простая кухня Серых Монахов, от которой мы, мальчишками, неизменно воротили носы, хоть впоследствии ее, наверно, не без грусти вспоминали многие бедняги, с трудом добывавшие себе пропитание. Итак, дружба моя с полковником и его сыном крепла и доставляла мне куда больше удовольствия, чем знакомство с упомянутыми в прошлой главе дядюшками Клайва из Сити, внушавшими мне, по чести сказать, один лишь благоговейный страх,
Если б все личные вклады, хранившиеся у этих достойных банкиров, были подобны моему, то, право, не знаю, что сталось бы с особняками на Брайенстоун-сквер и Парк-Лейн и с загородными резиденциями в Ньюкоме и Марблхеде. Я готов был сносить любые лишения, только бы не трогать те две-три гинеи, без которых у меня закрыли бы счет, однако мне казалось, что все клерки и кассиры потихоньку подсмеиваются надо мной, когда я прихожу за деньгами. В страхе перед ними, я обычно посылал туда Ларкинса или уборщицу, миссис Фланаган. А чем войти в приемную позади конторы, в это святилище, где за стеклянной перегородкой сияли лысины братьев Ньюком, занятых беседой с другими капиталистами или изучением газеты, так я бы скорее решился проникнуть в личную библиотеку самого директора школы Серых Монахов или добровольно уселся бы в кресло дантиста и дал выдернуть себе зуб. Между тем мой покойный дядюшка, добрейший майор Пенденнис, который, само собой разумеется, держал у Хобсона отнюдь не крупную сумму, запросто входил в эту приемную, чтобы с непринужденностью и величавостью Ротшильда приветствовать обоих властителей здешних мест.
