Ее схватили за руки и волоком потащили к выходу, Арина извивалась, упиралась, кричала… Наташку трясло, она и сообразить не успела, что происходит, а дверь уже захлопнулась, снова пришла темнота, но не тишина. Слыша, как кричит подружка, девушка заплакала, догадавшись, что здесь творится зло.
Крики стали глухими, но Наташка их слышала и различала перемены: сначала они были паническими, окрашенными мольбой, потом…
– Господи, как страшно… – задохнулась Наташка.
А подружка орала дико, истошно, боль и ужас слились в тех воплях и, просочившись сквозь стены, вселились в Наташку.
– Ангел Божий, хранителю мой святый! – молилась она, трепеща, как перед смертью. – На соблюдение мне от Бога с небес данный. Прилежно молю тя…
Крики слабели, наконец прекратились вовсе, Наталья невольно осенила себя крестом. Вот почему Арина молчала, до поры до времени не хотела ее пугать: там, за дверью их ждет только смерть.
Обильно смазав помазком щеки и подбородок густой мыльной пеной, Илларион в длинной ночной сорочке приступил к ритуалу бритья. Бритва досталась ему по наследству от батюшки, содержалась в идеальном состоянии, ибо это чисто мужское занятие – бритье – Илларион уважал и любил. Тем временем маменька – сухощавая и мелкая женщина, а также юркая и словоохотливая – раскладывала на столе приборы с салфетками и с умилением поглядывала на сына. У маменьки был ревматизм, пришлось нанять прислугу, чтоб постирала, полы помыла и приготовила, за отца пенсия-то небольшая, но когда Илларион начал ходить на службу, стало легче. Шура, грубая бабища, носила еду и тоже поглядывала на юношу, но с ухмылкой, наконец с ее языка соскочили насмешливые слова:
– Чего ты все скребешь, скребешь, нешто кожу не жалко? Сдерешь ведь до крови.
Илларион и бровью не повел, и глаз не скосил в ее сторону. Да кто она такая, чтоб ее вниманием своим баловать? Но эта ехидна в цветастой юбке и фартуке так и норовила по нервическим струнам задеть, маменька по требованию сына занималась ее воспитанием, да без толку. Она же и сделала замечание Шуре:
– Оставь, ему же на службу, а ты его отвлекаешь. Лариосик, иди за стол.
– Сейчас. Пойду сначала закалюсь…
Для маменьки он форс держал, а в душе-то неспокойно было – не описать. Вчера Настеньку они на пару с Сережкой-иродом провожали, когда Илларион намекнул болвану, что девушка в двух провожатых не нуждается, тот рассмеялся:
– Лариоська, какой из тебя защитник? Отбить ее не сможешь.
Каково, а? Эдак унизить! Илларион до крайности обиделся, тем не менее обиду спрятал, но затаился. Всю дорогу рассказывал Настеньке, что узнал за день. А Сережка, подлая душа, в усы усмехался, ему-то сказать было нечего, ибо знаниями он не богат, одни счета на уме. Домой шли тоже вместе с Сережкой, однако помалкивали, Илларион думу думал, как быть дальше, ведь злодей отобьет Настеньку, стало быть, надо действовать решительно. И додумался.
