Четыре ксендза - отцы Лактанциуш, Игнаций, Соломон и ксендз Имбер стали на ступенях алтаря, к которому приближалась процессия, словно с намерением приветствовать ее; ксендз Брым и ксендз Сурин стали в стороне. Ксендз Сурин хотел посмотреть на экзорцизмы, которые и ему предстояло проводить. Перед алтарем процессия остановилась. Сестра Малгожата сразу отошла в сторону и принялась истово молиться, делая частые поклоны и ежеминутно крестясь. На почетных скамьях придворные королевича Якуба таращили глаза с некоторым испугом, видно было, что господ из Варшавы дрожь берет. Впрочем, их было немного, и они едва были заметны на огромных черных скамьях с резными спинками из надвислянского дуба. Каким-то чудом оказался на этих скамьях и пан Володкович, но сидел он чуть позади и сбоку, поближе к той стороне, где стояла на коленях сестра Малгожата. Он тоже молился весьма усердно.
Пан Аньолек на хорах разошелся. Гимн был длинный и исполнялся так необычно, что даже королевич Якуб бросил сонный взгляд на высокий костельный орган, после чего снова взял понюшку. На желтом его лице была написана скука.
Когда орган смолк, ксендзы начали читать вслух молитвы на латыни; сестры встревожились, но пока стояли на месте. Только одна из них непрерывно кружилась. Мальчик-служка подал отцу Лактанциушу святую воду в мисочке и кропило. Ксендз осенил монахинь знаком креста и обильно покропил их водой. Тут произошло нечто неожиданное. Сестры все разом испуганно взвизгнули - присутствовавших в костеле даже передернуло - и разбежались по пресвитерии (*5). Поднялся, переполох, сумятица - слышался топот ног, монахини верещали, как вспугнутые белки, вскакивали на скамьи, прятались в складках занавесей. Некоторые взобрались на почетные скамьи и, усевшись на резных дубовых перегородках, будто в креслах, болтали ногами; другие попрятались за спины господ из свиты королевича, сильно всполошившихся; одна уселась на спинку скамьи над Володковичем, а малышка Бельская юркнула под завесу трона королевича и время от времени выглядывала оттуда, корча нелепые, безобразные гримасы. Только мать Иоанна от Ангелов стояла неподвижно посреди площадки перед алтарем и смело, даже вызывающе, смотрела в глаза отцу Лактанциушу.
Отец Лактанциуш выждал, пока все успокоилось, - пока монахини застыли в причудливых позах, королевич Якуб стряхнул с жабо крошки табаку, и волна тревоги, прокатившаяся по костелу, разбилась и стихла у притвора.
