Я чувствовала, что ей очень хотелось, спросить о самом главном: о моей личной жизни. Там, в Воронеже, мною часто интересуется Генка Петров, мы с ним встречались несколько лет, он учится в медицинском, его мама говорит, что он ни с кем нё встречается, а все меня вспоминает.
— Мне не до этого, мама, — сказала я ей. — Липнут, конечно, всякие, но я их посылаю. Все будет позже, когда я чего-нибудь добьюсь.
Она увезла домой записи моих песен, давала их слушать знакомым, и те ее убеждали, что я сделала правильно, уехав из Воронежа, здесь бы мне светило лишь преподавание музыки в школе за несчастные копейки. Но мама, я это прекрасно чувствовала, думала совсем иначе. Я и сама часто вспоминала Генку, таких людей, как он, мало, его я прекрасно понимала, но он навсегда остался в прошлой, другой жизни, нам никогда не встретиться больше, никогда не поговорить, как раньше. Я стала совсем другой, и его счастье, что он не знает, какой…
Я протянула руку к телефону, не осмеливаясь набрать домашний номер, потом все же решилась. У мамы был тихий голос, она говорила так, когда была очень обижена.
— Ты здорова? — спросила я.
— Все в порядке, вот — только отец совсем сошел с ума. Ходит в какой-то клуб, марксистов, говорит, что мы не позволим продать идеалы социализма. У него собираются такие же отставники, до ночи спорят, составляют жуткие письма в инстанции…
— Это не самое страшное. Он сейчас не пьет?
— Почти, но ты же знаешь, иногда бывает, Как твои дела?
— Нормально, записала несколько песен. Тебе должны понравиться. Примерно через неделю будет большая статья в газете. И вся обо мне.
Она вздохнула:
— Я все время волнуюсь за тебя, сама не знаю почему. Тетя Валя слышала твою песню по радио. Прибежала ко мне, мы весь вечер плакали. Ты когда приедешь?
— Теперь уже скоро. Обещают две гастрольные поездки Коммерческие, по Сибири, потом несколько записей, и я обязательно приеду, — говорила я и ничуть не врала. Я наконец-то приеду домой, но уже такой, какой мне хочется быть, после телевидения, после статьи, я приеду в училище, и уже никто не сможет посмеяться надо мной. Пускай они завидуют, они ведь ничего не знают о моей жизни, о которой я ничуть не жалею, я уже никогда бы не смогла жить в том нищенском дерьме, в котором живут они.
Мы еще поговорили немного, на душе стало легче. Она и представить не может, что пришлось мне испытать за эти два года. Мне иногда казалось, что все происходило не со мной. Несколько дней я проболталась по вокзалам, наконец-то нашла койку в кооперативной гостинице и начала ездить по всем студиям, которые только знала, там на меня смотрели как на свалившуюся с Луны, говорили, что у тебя, девочка, быть может, и получится кое-что, но для этого слишком много надо — хорошие фонограммы, соответствующий репертуар. Они тогда еще не называли, сколько это будет стоить, но так закатывали глаза, что мне становилось все понятным. К тому же в коридорах я встречала много себе подобных, они тоже уходили ни с чем, но были и более уверенные. Одна из них, кажется, Марина, (больше я ее никогда не видела и не слышала, тоже мне солистка!) сказала мне:
