— Да, кому-то и поцеловаться можно, — ответила она. — А здесь за такую вольность на выходной день в бункер сажают. Бункер — это большое круглое здание, разбитое на маленькие комнатки без окон — летом там нестерпимая жара, — сколько девушек наших там отсидело, за малейшее нарушение можешь там оказаться. Из нашей комнаты одна девушка отсидела три выходных подряд. Она шла к иностранцам через их проходную без отличительного знака ОСТ, какие носят все русские. Мы тоже иностранцы, но нас за людей не считают, просто рабочая сила с Востока. Когда она отсидела третий раз, то заявила, что в нашей комнате есть продажные шкуры, которые передают немцу Гримбергу все наши разговоры. Она стала подозревать одну и говорит ей: «Иди и продавай меня этому гаду за тарелку похлебки, но знай, что будет поздно, пока немцы придут, меня уже не будет. Моя смерть будет на твоей совести». Мы начали ее успокаивать, но она заявила, что такого надругательства не выдержит, из лагеря убежит. «Знаешь, Гриша, много ребят, да и девчат, бегут из лагеря, но далеко не убежишь, все равно поймают. Бьют и снова в лагерь отправляют, тогда ты уже меченый. Вчера привезли беглецов, четыре девушки, а остальные ребята. Какие они измученные, а мы их счастливыми называли, надеялись, что убежали и не поймались. Думали, что они уже до Украины добрались, а их на Эльбе поймали. Поезда проверяют собаки, специально обученные на людей, ни один товарняк без проверки не пропустят. Говорят, что они работали в каком-то штрафном лагере «Брике» под землей шесть недель, а теперь их назад вернули».
Мы попрощались и разошлись по своим баракам. По дороге к своему бараку я все продолжал думать о тех беглецах и не заметил, что мне навстречу идет начальник лагеря Гримберг, в сопровождении своей свиты. Я продолжал идти, но это было уже нарушение основного лагерного закона. Я должен был стать в сторону и ждать, пока он подойдет. Когда он сравняется со мной, должен почтительно поклониться ему и всем, кто с ним шел. Но я задумался и этого не сделал. Гримберг пришел в ярость, от злости весь покраснел, какой-то оборванец ему не поклонился. Он приказал идти мне на проходную, а все знали, что означал этот приказ. Ясно — будут бить плеткой. Их было пятеро, каждый дал по удару. Не столько побои меня тревожили, сколько не давала покоя обида, хотелось отомстить им и убежать.
В воскресенье нам объявили, что в лагере есть штрафники. Всех выстроили на площади и сказали, что будет концерт. Для Гримберга поставили кресло. Привели беглецов, про которых говорила моя знакомая и начался этот дикий концерт. Вывели их полураздетых и выстроили в ряд. Прочитали мораль, чтоб и другим не было повадно бежать из лагеря. Затем Гримберг встал с плеткой и приказал, чтоб штрафники подходили к нему, кланялись в ноги и целовали сапоги. Каждый становился на колени перед ним и, кланяясь, целовал сапоги, а он, в знак благодарности за поклон, плеткой по спине гладил.
