В бледно-синей бездонности яркого, солнечного неба белые вензеля инверсии. Пролетел по прямой — и след словно вытянут по линейке, прям и растекается медленно-медленно, неохотно, будто тает. Выписал вираж, и след — кольцо, громадное, курящееся кольцо, тихонько сносимое ветром. Атаковал противника, и небо, как великанская грифельная доска, предъявляет земле схему исполненного маневра…
Учебник метеорологии объясняет причину образования инверсии, возникающей в результате конденсации горячих выхлопных газов двигателя, подробно, длинно и скучно.
А если взглянуть на инверсионный след по-другому, не с позиций строгой науки? Летящий над землей след — факсимиле пилота, росчерк, оставленный не карандашом, не шариковой ручкой, не куском мела — машиной. Многим ли людям на земле дано счастье писать по небу? Вот так размахнуться над полями, лесами, морем, озерами, реками, горами, городами — и писать!..
По давным-давно установившейся традиции процессия остановилась у развилки шоссе. Последний километр до кладбища полагалось пройти пешком. Разобрали венки, красные подушечки с приколотыми орденами и медалями, двое механиков подняли большой портрет Углова. Портрет наскоро увеличили с анкетной фотографии, хранившейся в личном деле. На этой карточке Углов был лет на десять моложе. Встрепанный, чуть улыбающийся, он смотрел на людей несколько свысока и с нескрываемым удивлением: «Чего это вы, братцы, колготитесь?» — казалось, спрашивал Углов с портрета.
Хабаров покосился на красный, обтянутый ситцем гроб. Он знал: надо подойти и вместе с товарищами поднять гроб на плечи. Летчик медлил. Когда это случалось, когда доходило до этого, он всегда медлил. Наглухо закрытые гробы пугали Хабарова своей неестественной легкостью — много ли весит горсть земли, взятая с места катастрофы? — он все понимал и не мог привыкнуть, не мог примириться с этой неизбежностью…
Подавляя в себе глухое, сосущее чувство страха, Виктор Михайлович шагнул к катафалку.
Военный оркестр заиграл похоронный марш Шопена.
Процессия растянулась в цепочку и медленно двинулась к кладбищу.
Летчик смотрел в затылок шагавшего впереди него начлета и, почти не ощущая тяжести на плече, старался ни о чем не думать. Но разве можно не думать, когда столь многое связывало его с Угловым — и доброго и недоброго.
