Мало того, у «ДБ-3Б», а вскоре я узнал, что и у «Ил-4», была одна посадочная особенность. Самолет, даже если тебе удавалось сразу приземлиться на три точки, при посадке неизбежно вело вправо. Это происходило из-за реакции винтомоторной группы: винты-то вертятся в одну сторону, а отдача в другую, и получается момент силы, который выталкивает самолет с полосы. Поэтому при приземлении надо было компенсировать разворот. Сразу приходилось давать левую ногу и придерживать педаль, чтобы выдержать прямую. Иной раз мы на посадке даже выворачивали гош, то есть так отклоняли элероны, чтобы левый элерон был повернут вниз и, таким образом, благодаря сопротивлению воздуха тормозил самолет от поворота вправо.
А уж если ты прозеваешь, то самолет поворачивает быстрей и быстрей, в результате можно или шасси подломить, или покрышки снести, или, в лучшем случае, выкатиться на запасную полосу. Пока мы обучались, у нас очень многие выкатывались, но потом привыкли. Тем более что, по большому счету, ильюшинский самолет был довольно послушный. Если отрегулировать его триммерами, то в воздухе даже можно бросить управление и все равно лететь прямо. Конечно, это удавалось, только когда никто по самолету не ходил, не шатал его без необходимости и воздушных ям не было.
Неумолимо надвигалась вторая военная зима, а мы по-прежнему обитали в палатках. Но вот утром на построении объявили о предстоящем сооружении громадной землянки на двести человек. За две недели, работая в две смены, мы построили и землянку, и печки, и четырехрядные в два яруса нары, так что новоселье справили до морозов.
Когда выпал снег, пришлось прекратить полеты на колесах и осваивать лыжи. Для этого с самолетов сняли складывающийся подкос шасси с цилиндром подъема и выпуска, заглушили систему и поставили жесткую ферму, исключающую складывание шасси. Полеты на лыжах мы освоили быстро, но пришлось в стартовый наряд вводить новую должность, не предусмотренную никакими уставами и наставлениями. Дело в том, что после буквально минутной стоянки лыжи настолько примерзали к снегу, что мощности двигателей не хватало, чтобы сдвинуть самолет с места. Вот тут и появлялся «молотобоец» с большущим деревянным молотом, обшитым резиной, ударял сбоку по носку лыжи, и самолет срывался с места.
В полетах был один не очень приятный момент. Кабина штурмана в «ДБ-3Б» («моссельпром», как мы ее называли) с обеих сторон и сверху для лучшего обзора имела многочисленные плексигласовые окна, но в процессе эксплуатации многие из них были разбиты и заделаны обычной фанерой. А между рамкой и листами фанеры, естественно, были щели. Что из этого получалось? За время полета и штурмана, и летчика (перегородка между нашими кабинами отсутствовала) сильно продувало. Хорошо мы хоть меховые маски надевали, а то бы у нас у всех были обмороженные лица. Впрочем, разве кто-из нас об этом беспокоился? Мы спешили на фронт! Мысли только об этом! В самом начале усиленно тренировались делать обычный полет по кругу: взлет, посадку, горизонтальный полет и т. д. Потом уже стали учиться, как на заданный курс выходить. И это нам было легко, ведь уже умели делать то же самое на другом самолете. А вот когда начали летать в закрытой кабине, ориентируясь только по приборам, тут уж разницу почувствовали. Однако за зиму мы все весьма неплохо освоили и такой вид полетов, так что теперь могли вплотную учиться выполнять ночные задания.
