VIII.
Тонкая, как паутина, липкая шерсть взлетала над струнами шерстобойки.
Кисло несло из угла, где бил Поликарпыч шерсть. И борода у него была, как паутина - голубая и серая.
Кирилл Михеич лежал на кровати и говорил:
- Ты в дом-то почаще наведывайся. Бабы.
- Аль уедешь?
- В бор-то. Лешава я там не видал. Раньше не мог, теперь поздно.
- Поздно? Пымают.
- Поймали же попа.
- Попа и я могу пымать. На то он и поп. Куды он убежит, дальше алтаря? Нет, ты вот меня поймай. А то - нарядил купу киргизку, а волосы из-под малахая длинней лошадинова хвоста... Убьют, ты как думаешь?
- Я почем знаю, - с раздражением ответил Кирилл Михеич.
Поликарпыч свалил шерсть в мешок и, намыливая руки, сказал:
- Надо полагать, кончут. Царство небесно, все там будем.
- Чирей тебе на язык.
Поликарпыч хмыкнул:
- Ладно. Жалко. А того не ценишь, что в Павлодаре мощи будут. Ни одного мученика по всей киргизской степе. Каки таки и места... И тебя в житьи упомянут.
Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся. Кирилл Михеич отвернулся к стене...
Поликарпыч спросил что-то, надел пиджак и ткнулся к маленькому в пыльной стене зеркалу.
- Пойду к бабам. Што правда, то правда - от таких баб куда побежишь. Сладше раю...
- Иди, ботало! Вот на старости лет...
Вспомнил Кирилл Михеич - давно книжку читал - "Красный корсар". Пленных там вешали на мачте. Подумал про о. Степана: "а мачта мала!". И никак не мог вложить в память ясно: выдержит мачта или нет. Красят их синей краской, мачты существуют для флага. Флаг, конечно, легче человека...
И еще вспомнил - пимокатню пермских земель. Там должно быть читал "Красного корсара". С тех времен книги видел и читал только конторские: с алыми и синими графками. Сверху жирно - "дебет, кредит". Все остальное - цифры, как поленья в бору - много...
Пристроечка в стену флигелька упирается. Так что с кровати слышно могучим шагом, гремя половицами, идет Фиоза Семеновна. А легче, то, должно быть, Олимпиада, или, может, отец.
Ржет лошадь: протяжно и тонко. Должно быть, не поили. Вечер по двору - синяя лисица. Медов и сладостен ветер - чай в такую погоду пить, а здесь по мастерским прячься. И от кого?.. В своем доме.
Лошадь жалко - не человек, кому пожалуется. Натянул сюртук Кирилл Михеич, приоткрыл лопнувшую зеленую дверь.
По двору - топот. К пригону. Насвистывая, ввел кто-то лошадь. Звякнуло железом. Сапоги заскрипели. Потом стременами, должно, тронули.
В щель пахнуло лошадиным потом, - и голос Запуса:
