— Я могу идти? — Машков вскочил и вздернулся в стойку «смирно».
Зазвонил телефон. Агеев, исподлобья глядя на Машкова снизу вверх, снял трубку:
— А, вот и вы. Нет, не рано. Так вот, Людмила... Можно так вас называть? Спасибо, Так вот, Люда, о ним все хорошо. Я связывался с Рябиной — оказывается, это всего лишь скучный, неинтересный аппендицит. Лежит он там в госпитале, самого аппендикса уже лишился и заявляет, что может и хочет домой, к жене, столь любезной его сердцу. Э-э, Люда, а это зачем? Вашему повелителю никакой аппендицит не страшен!.. Сядь! — приказал он, прикрыв трубку ладонью. — Сядь, сядь... Да, Люда. Но я вас сейчас осчастливлю. Не верите? Ну так вот. Бегите домой, хватайте самое необходимое, и чтоб к девятнадцати вы были у меня — вам помогут меня найти. Как — зачем? Я вас на аэродром отвезу. Опять — зачем... Люда, с аэродромов самолеты летают. И сегодня наша транспортная машина идет в те края. Я уже обо всем договорился. Да вы что, Люда? Ну, я проведу с вами работу! Плохо воспитал майор Сергушин свою жену. Что за всхлипы! Ну, все, времени у нас мало. Все, все, потом расскажете. Бегите. — Он положил трубку, поглядел на телефон и поднял глаза на Машкова. — Ты в курсе? Сергушина на маршруте прихватило — еле сесть успели, где подвернулось. Надо же... Опять-таки — элементарная безответственность! Что, первый раз животик заболел? Знал, а тянул. Хирург сказал — едва успели. Как дети, честное слово! Один собой швыряется, другой — семьей!..
Он подождал, что скажет Машков, но тот упрямо молчал.
— А вообще, можешь идти. Я и не вызывал тебя, а просил, именно просил зайти.
— Могу идти, товарищ подполковник?
— Я же сказал — можешь.
Машков уставным движением повернулся к двери и уже выходил, когда его остановил Агеев:
— Стой. Закрой дверь. Последний вопрос. Квартира?
— Вы же знаете, я давно живу в общежитии.
— А дальше?
— Но один-то — я.
— А вот это ты молодец. Мужики ведь мы, в конце концов. Но если мы мужики, то и решать нам. Решай же, Витя! Решай!..
А когда через десять минут Машков размашисто шагал мимо спортгородка, с теннисного корта которого доносилось глухое часто-размеренное стуканье мячика о деревянную стенку, его оттуда окликнули. Он, воровато оглядевшись, по-мальчишески перепрыгнул через газон и, пройдя решетчатую калитку, остановился у корта. С другой стороны сетчатой ограды к нему подошел его бывший сосед по подъезду капитан Черняк. Сейчас капитан совсем не походил на всегда отутюженного, аккуратнейшего, интеллигентного офицера боевого управления, высокого специалиста по радиоэлектронике и большого ценителя исторического романа и меломана. Сейчас он был даже не Евгений Черняк, а просто Женька — потный, со слипшимися на лбу мокрыми волосами, в насквозь промокшей тенниске, туго обтягивающей мощный торс. От него вкусно пахло холодным воздухом и здоровым мужским по́том спортплощадки.
