Мы оба замерли. Такое чудо не часто увидишь в наших теплых местах.
Я даже думала, что моя тайна померкнет перед этим чудом. Мы прошли по берегу, миновали лодочные гаражи, свернули за ресторан… И вот он, мой Замок, моя тайна. Перед нами высоченная трехметровая дверь, обитая длинными медными скобами. Мы входим в торжественный полумрак высокого пустого зала. Я не отрываясь смотрю в лицо Матвея. От его иронии ничего не осталось. Мощный закатный свет, прорвавшись сквозь щели в крыше, пронзил пыльный воздух, образовав светящиеся колонны.
Над нами на десятиметровой высоте виднелись стропила из благородного темного дерева. Таких мощных стволов не встретишь и в английском замке. А у самого потолка через узкие, как бойницы, оконца видно было высокое небо. Курлыкали голуби. Чуть приглушенно доносился грохот моря.
Я-то уж сто раз бывала в своем Замке, но и то у меня аж сердце захолонуло. День сегодня особенный – и то, что новогодний, и то, что пришел Матвей, и то, что свет такой пронзительный. И внутри у меня зазвучал орган, и все громче, громче и настолько явственно, что я узнаю эту музыку – Бах…
А я стою в своем прекрасном Замке рядом с любимым… Вот я себя и поймала! С любимым… Да, это так. Так, так!
И в этот самый миг Матвей осторожно берет мою руку и кладет к себе на сердце. Оно бьется, как птица в клетке.
– Ты слышишь, Татка, мое сердце? Там звучит Бах. Твой подарок прекрасен. Я благодарю тебя.
Во мне все разрывалось. От счастья, от бурной радости, от желания кричать на весь мир о моем счастье, от желания кружиться в бесконечном вальсе и закружить Матвея.
Мы вышли из Замка и тихо пошли к остановке.
***
Мама, мамочка! Я хочу тебе рассказать, что сегодня случилось. Ты ведь знаешь, что Матвей болеет, у него грипп. Сегодня нам выдавали зарплату. И вот я стою в очереди за зарплатой, передо мной еще стоит тетя Маша, и вдруг подходит ко мне какая-то девочка (знаешь, она показалась мне совсем, совсем девочкой) и спрашивает:
– Простите, пожалуйста, вы не знаете, можно ли мне получить зарплату за мужа? Он заболел, а нам нужны деньги, – и она показывает бюллетень, а сама вся покраснела.
– Конечно, вот в это окошечко. Пройдите без очереди.
– Да нет, нет, что вы, я обожду, – а сама покраснела еще больше.
Знаешь, мама, какая она… Вот если бы Рафаэль еще не выбрал лица для своей мадонны, он бы выбрал ее лицо.
Я не могу, мне стыдно говорить и думать о ней…
Мама! Ведь она ждет ребенка. Не помню, как уж я расписалась в ведомости и постыдно бежала от кассы. Не помню сама, как я очутилась в той комнате, ну, знаешь, я тебе говорила, где выставили на поставце наших Умника, Головастика и Радиста. Я подошла и стою, а сердце знаешь как билось! Мама, я даже никогда не представляла, что такое можно испытывать. Я даже не думала, что от стыда может быть так больно. Вдруг я слышу за собой тихие, тяжелые шаги и сразу понимаю, что это она. Куда мне деться? Хоть бы пол провалился, хоть бы гром меня убил на месте! А она тихо так подходит и встала с другой стороны поставца. Я вся сжалась; не знаю – бежать мне, что ли, а она вдруг говорит:
