Лицо сакса было по-прежнему недовольным.
— Эадульф, ну не сердись, — ласково попросила она, уже сожалея, что задела его самолюбие. — Я остаюсь при своем мнении, но мне действительно интересно все, что ты рассказываешь о Риме. Я уверена, что ты знаешь еще много интересного об этом городе. Пойдем, прогуляемся немного, и ты расскажешь мне что-нибудь.
Она спустилась по широким ступеням вниз, где, отгоняемые хмурыми кустодиями, толпились нищие, глядя на стражей затравленными темными глазами на изможденных лицах и в немой мольбе протягивая руки. Фидельма видела это каждый раз, когда шла со своего постоялого двора в богатый дворец папы, но не сразу привыкла к этому зрелищу.
— В Ирландии такого не увидишь, — заметила она, кивнув на нищих. — Наш закон помогает беднякам, и им не приходится так унижаться, чтобы не умереть с голоду.
Эадульф молчал. Он прожил несколько лет в Ирландии и знал, что она говорит правду. Ирландские судьи — брегоны — соблюдали древние законы, составленные столь мудро, что больной мог не бояться недуга, а неимущий — голода: закон поддерживал всех.
— Как грустно, что в тени такого изобилия столь многим приходится просить подаяния. Особенно при том, что роскошь эта посвящена Господу бедных, — продолжала Фидельма. — Тем епископам, что живут здесь так богато, стоит прочитать внимательнее послание Иоанна, в котором он говорит: «А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, — как пребывает в том любовь Божия?» Ты знаешь это место из Иоанна, Эадульф?
Эадульф прикусил губу и осмотрелся по сторонам. Прямота ирландской монахини тревожила его.
— Осторожно, Фидельма. Как бы тебя не обвинили в пелагианстве.
Фидельма фыркнула.
— Рим считает Пелагия еретиком не потому, что он отрекся от слов Христа, а потому, что он обвинял Рим в пренебрежении ими. А я всего лишь цитирую Первое послание Иоанна, третья глава, семнадцатый стих. Если это ересь, то я и вправду еретичка, Эадульф.
Она остановилась, порылась в кармане и бросила монетку в протянутую ладонь маленького мальчика, который стоял чуть поодаль от других нищих и глядел в пространство. Рука сжала монету, и по ничего не выражавшему рябому лицу пробежала легкая улыбка.
— Do ut des, — с улыбкой повторила она древнее изречение. — Даю, чтобы ты дал. — Она пошла дальше, оглядываясь на отстававшего Эадульфа. Они шли по убогим улочкам у подножия Эсквилина, самого высокого и широкого из римских холмов, имеющего целых четыре вершины. Фидельма пересекла Виа Лабикана и свернула на оживленную Виа Мерулана, что вела к одной из вершин — Циспию. «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся», — торжественно процитировала она, пока Эадульф с неодобрением наблюдал, как она раздает милостыню.
