— Не жалуется. Тебя вспоминала, и остальных тоже. А еще, знаешь, что она сказала? Что это она послала Курочкину и всем вам то письмо. С ультиматумом в приложенном файле.
— Она послала? Зачем? — я оглянулся. Синевусов уже скрылся в темноте. Да, все равно, я ничего не собирался ему рассказывать.
— Просто так послала. Пошутила. Разыграть хотела, что ли.
— Правда? — туповато переспросил я. — Разыграть? Отличный розыгрыш.
— Она несколько месяцев назад разбирала старые бумаги и наткнулась на черновик. Ну, воспоминания, молодость, все такое… Вот и набрала этот текст, а когда подошла дата — в этом же году ровно двадцать лет исполнилось — отправила его Курочкину, а копии — всем остальным.
— Удивительно, — тряхнул головой я, и крупные капли воды посыпались с меня, как с Синевусовской собаки. — Это самый яркий из известных мне розыгрышей.
— Я ей так и сказала. Сказала, что все здесь очень высоко оценили ее шутку, а Курочкин, так тот вообще бросил все и удалился в Святую Землю. Будет грехи замаливать. Ну, так же?
— Все именно так и было, ты очень точно уловила нюансы.
— Ладно тебе издеваться… Ты где сейчас?
Я оглядел пустынные, залитые дождем окрестности.
— Я в центре, Вера. В центре и без машины. А ты дома?
— Дома.
— Ничего, я сейчас что-нибудь придумаю.
— Придумаешь. В этом я не сомневаюсь, — легко согласилась Вера.
* * *
Нам давно надо было поговорить. Еще до того, как в суете и спешке предотъездных часов, он начал слать мне на электронный адрес короткие записки и просить срочно с ним связаться. Или позже, после разговора с Синевусовым, когда Курочкин уже уехал и ни о чем больше не просил. У меня было достаточно времени, чтобы набрать номер его мобильного, но я все откладывал.
Через десять дней после возвращения из Крыма Вера, как и собиралась, уехала на год в Германию. От нее уже пришли первые письма. После тугой насыщенности киевской жизни, наполненной событиями яркими и живыми, она никак не могла привыкнуть к тихому, размеренному и неспешному существованию в Линдау — двадцать минут до Геттингена, час до Ганновера, два часа до Франкфурта.
Не успела уехать Вера, как пришло письмо от Наташи. Я открыл его с суеверным трепетом, которого сам от себя не ожидал. Слишком хорошо запомнился мне этот адрес на hotmail.com. Именно с него 9 марта пришло послание, подписанное Императором Карлом. Читать Наташино письмо мне было тяжело, писать его, я думаю, было не легче.
«Даже представить не могла, что шутка, казавшаяся мне вполне невинной, даст толчок таким событиям, — писала она. — Признаюсь, сперва, я не поверила Вере, решила, что вы хотите разыграть меня в ответ, и только пересмотрев с десяток украинских новостных сайтов, поняла, что она ничего не выдумала. А может быть, даже что-то от меня скрыла. Вера просила подробно рассказать тебе, откуда у меня этот текст. Но тут и рассказывать нечего. Коростышевский взял мой конспект по истории партии (уже не помню, какое из этих слов надо было писать с маленькой буквы, а какое — с большой, может быть, оба?), а потом куда-то его задевал. Поискав и не сумев найти тетрадку, он решил, что конспект мог быть в папке, которую забрал у него Недремайло. Понятно, что говорить с Недремало проще и удобнее было мне — родственник, как никак, да и потом, он всегда ко мне хорошо относился. Представляешь, как я удивилась, когда Недремайло отказал мне и не позволил посмотреть, даже в его присутствии? Просто сказал, что конспекта там нет, и чтоб я не морочила ему голову. Помню, я очень тогда удивилась и вознегодовала и решила проверить все сама. Я выстроила целую комбинацию, чтобы добраться до этой несчастной папки. Пришла к ним через несколько дней, утром. Дома была только Елена Васильевна, его жена, мать Веры. Мне надо было ее отвлечь, и я заранее попросила мою маму позвонить в определенное время. Пока они болтали, я нашла папку и все в ней перевернула. Конспекта там, и правда, не оказалось. Получалось, что я зря все это затеяла. Тогда я вытащила один из черновиков того ультиматума — в папке их было несколько — и две странички скопированных из какого-то дореволюционного сборника документов. Трофеи. Дома я рассмотрела все подробнее. Это был ультиматум Австро-Венгрии, предъявленный сербам в июле 1914 года. Коростышевский его слегка только подправил.
