— Да брось. Как-то не вяжется… А Куркин что?
— Куркин, как всегда, в белом фраке. «Ты, — сказал, — сам засветился. Аккуратнее надо было». И больше меня с ним не соединяли.
— Так, может, он и ни при чем?
— Даже если ни при чем — мог бы прикрыть. Где там… А потом, когда все успокоилось, я специально навел справки. Все стрелки на него показывали. Вижу — не веришь.
— Не очень.
— Доказать не могу, документов нет. Но мой совет: не связывайся с ним. Близко к нему не подходи. И не потому, что у него сейчас проблемы, они-то тебя, как раз, не коснутся. Куркин опасен именно когда он в силе, когда у него все хорошо: крючки наживлены, сети расставлены. Точно, он — паук, он жрет все, до чего может дотянуться!
— Ну, ты живописал, — засмеялся я. — А к чему же тогда ультиматум? Ты получил копию?
— Получил. Глазам не поверил, когда прочитал. Сопливое наше детство, и все такое. Но это что-то совсем другое. Совсем.
— О чем я и говорю. Есть вещи, которых ты не знаешь…
— Конечно, есть, — перебил меня Канюка. — И их немало. Но я знаю главное: Куркин — говно, и СБУ его валит по делу. Остальное — детали. Теперь сознайся: ты послал?
— Ультиматум? Шутишь. Курочкин просил меня найти автора… То есть не автора, его-то мы все знаем. Просил выяснить, кто послал. Кстати, он не шутя допускал, что это мог сделать Коростышевский.
— Сань, я последнюю вещь скажу о Куркине, и больше мы о нем не будем, ладно? А то — много чести. Так вот, то, что он даже Сашки Коростышевского, царство ему небесное, земля — пухом и все такое, хороший парень был, то, что он даже тени Сашкиной боится, говорит о многом. Подумай об этом. Он обаятельный — да, он мягко стелет — да, но не дай тебе Бог…
— Вадик, я больше двадцати лет с ним знаком, и — ничего.
— Это значит, что ты просто не все знаешь. Или твое время еще не пришло. Но хватит о нем, хватит. Давай о чем-нибудь более приятном. Расскажите мне, — повернулся он к Вере, — как поживает ваш отец. Временами я его вспоминаю.
Глубокой ночью я высадил Веру у ее дома на Южной Борщаговке. Мы договорились созвониться через день и наскоро простились. У меня в запасе была еще неделя отпуска, у нее — десять дней до отъезда в Германию.
Всю неделю, пока нас не было в городе, здесь шли дожди. Они, наконец, растопили снег, и хотя в прогнозах погоды я слышал прежнее, бесконечно надоевшее: «В столице около нуля, ветер северный, с переходом на северо-восточный, возможны осадки», было ясно, что это уже весна. Просто должен смениться ветер.
