4
На обычные упреки критике в «отставании» от литературы существует ответ, кажущийся неотразимым: литература имеет ту критику, какой заслуживает. Для появления Белинского нужны были Пушкин и Гоголь, Добролюбов родился как критик Гончарова, Тургенева и Островского.
Опыт Марка Щеглова заставляет если не опровергнуть, то внести поправку в эту литературную теорему. За исключением, пожалуй, романа Леонова, среди современных книг, о которых он высказывался, не было сочинений долговременного литературного значения. Он писал о пьесах Корнейчука, Софронова и Штейна, об очерках В. Полторацкого и Татьяны Тэсс, о романе Ф. Панферова «Волга-матушка река» и рассказах Ильи Лаврова: всё это ставилось на сцене, печаталось, читалось, обсуждалось тогда. Ныне отчасти устарел материал критика — не устарел интерес к веренице мыслей, вызванных у него этими спектаклями и книгами, не устарело его искусство разбора.
Удивления заслуживает не одно это. В своем внимании к именам только начинавших тогда писателей, вроде В. Тендрякова, В. Солоухина, Г. Троепольского, и, что еще важнее, в круге тем и понятий, которые вполне обрисуются и станут в центр обсуждения десять — пятнадцать лет спустя, Марк Щеглов выглядит прозорливцем. Защищая правду в литературе, он первый говорит о том, что полуправда вредоноснее прямой лжи; что отсутствие «мастерства» не просто поправимый недостаток — оно ставит крест на произведении искусства; что беда драматургии, в сущности, не просто «бесконфликтность», с которой привычно воевали, а предрешенность конфликта, отсутствие самодвижения в пьесе; наконец, что поэтическая условность вовсе не во вражде с реализмом.
В рассказах Ильи Лаврова он будто почует предвестие «городской» темы Юрия Трифонова, защищая движение литературы «в ту область обыкновенного, каждодневного, в которой формируется и протекает жизнь людей, не очень легкая даже в величавые исторические времена». В рецензии на повесть С. Антонова «Дело было в Пенькове» скажет о ее достоинствах и недостатках так, словно угадает будущие споры вокруг «деревенской» прозы. И даже предвестие типа «озорника» у Василия Шукшина очень точно опишет Щеглов, разбирая характер Матвея у С. Антонова. «…Читатель будущих времен, — замечает критик, — с трудом постигнет из наших книг, как же реально жила русская деревня в 1945—1953 годах, о чем думали, из-за чего страдали и чему радовались люди, работавшие на полях и фермах, как представить себе правдивую картину жизненной борьбы простой крестьянской семьи за хлеб и достаток…» Это сказано как бы в нетерпеливом ожидании романов Ф. Абрамова о Пряслиных, «Привычного дела» Василия Белова.
