— и готовой уехать от них хоть к черту на рога, — категорически и навсегда в выездной визе отказали: припомнили; Оля, уже зная, чем кончается доставание из кухонного шкафчика бутылки, повисала на Ликиной руке и кричала в слезах: милая моя мамочка! Не надо! Не надо! Или налей мне тоже — давай пить вместе! но добивалась результата все реже: изобретательный бес алкоголизма подучивал Лику пить то в туалете, то в парадном, то в лифте, прокрадываться по ночам на кухню мимо чутко спящей дочери.
Известие о новогодней смерти подруги стало началом последнего запоя, достигшего к моменту отпевания апогея и приведшего Лику в просветленное состояние, в котором невозможно тепло и податливость разлагающихся губ не принять за зов оттуда, а многоголосие церковного хора — за пение Божьих Ангелов. С равнодушным удивлением обнаружив себя на тянущейся из преисподней бесконечной ступенчатой ленте эскалатора, Лика вышла на улицу и в синеющем морозном вечере увидела призрачный, уходящий вдаль ряд тепло светящихся изнутри прозрачных кубов. Актриса остановилась подле одного из них, не понимая, что это нехитрое приспособление: реечный деревянный каркас, обтянутый полиэтиленом, — давным-давно изобретено кавказцами со вполне прагматической целью: уберечь от мороза привезенные на продажу по случаю Рождества Христова цветы, что свечи, сияющие внутри, — не зрачки Ангелов, а примитивная отопительная система передвижной оранжерейки, — остановилась и долго стояла, и, наверное, только Бог и знал, что творилось в обретшей, наконец, свободу душе. Насмотревшись, Лика протянула руку за букетиком роз, и продавец, давно наблюдающий за странной наблюдательницею и уже попавший было под обаяние недвижного ее взгляда, чуть не позволил унести бесплатно маленькую частицу его товара, его коммерции; однако вовремя очнулся: дэвушка! А дэнги кто будэт платить? Деньги?.. Лика вынула из кармана пачку смятых бумажек — остаток выручки за присланные Феликсом в последней посылке нью-йоркские джинсы — и, с расчетливостью сумасшедшей отложив заветную пятерку, протянула грузину остальное. Пятерку так же без сдачи обменяла в ближайшем магазине на бутылку водки и пошла домой, неся перед собою, словно подарок Богу, беззащитный на все более крепчающем морозе букет.
Когда до дома оставалось сотни полторы метров, Лика на мгновенье вернулась к реальности и представила собственную квартирку: искусственную елку, наряженную матерью, которая, долюбив мужа до дна, теперь заботою о дочери дочери пыталась отдать Лике невозвратимый долг материнской любви; самое мать, штопающую на диване маленькие колготки и бесконечно воспитывающую внучку выжимками своей цепкой, практичной, от которой Лику всегда тошнило, жизненной философии; Олечку, наконец, — грустно застывшую в вечной позе у окна в ожидании папы, а теперь еще и
