Кордон таможенников — тех, казалось, самых вынюхивающих, выспрашивающих мальчиков — навсегда разлучил Лику с Феликсом, и только возвращаясь из Шереметьева с дочкою на руках в мягком «Икарусе», Лика среди других выбрала и до боли в глазах, пока тот бесследно не расплавился в ослепительном, абсолютно, как учит школьная физика, черном диске солнца, проводила крестик самолета — выбрала и проводила потому, что именно на него указала Олечка и пролепетала: это папа.
96.
В последний раз взвился под колосники занавес трагедии, и на огромной заснеженной сцене, меж серых кулис блочных домов, открыл одинокую, пошатывающуюся фигурку с беззащитным букетиком подмерзающих роз в протянутом вперед кулачке. Как ни щемило сердце от безысходности этой картины, вкус не мог не отметить, что она все-таки предпочтительнее любой из сотни предыдущих, ибо, сколько последние месяцы ни нажимал невидимый Механик на рычаг, какими уголками ни представлял декорацию поворотного круга: продымленным ли, галдящим рестораном ВТО, заблеванным ли театральным общежитием, клопиною ли комнатенкою неразборчивого холостяка — завсегдатая вендиспансера, то непристойно буянящая, то глупо хихикающая, то сентиментально исповедующаяся или с выражением читающая стихи героиня жития являла зрелище, на которое предпочтительнее и не смотреть. Житие неумолимо катило к концу: последняя ниточка любви, связывавшая Лику с театром, — «Жаворонок» — была (сколько же можно!?) обрезана властной анонимной рукою, после чего отношения расторглись и формально, за явку на репетицию в нетрезвом виде, как гласил приказ, где, однако, умалчивалось, что репетировалась детская сказка и что Лике поручена в ней роль Зайчика, без слов, — единственная новая роль истекших шести лет; той же рукою была обрезана и последняя ниточка надежды: в полгода поседевший Психиатр, так что Оля, увидев его цветное фотоизображение на фоне собора св. Петра, расплакалась: это не мой папа! блистательно подтвердил все свои дипломы, работал в Нью-Йорке в собственной лаборатории и слал Лике, сопровождая их многочисленными газетными вырезками о русских любительских спектаклях и драматических студиях, бессмысленные вызовы: свитки бумаг с красными сургучными печатями на суровых нитках, — бессмысленные потому, что Лике, вконец запуганной бесконечными, с угрозами ей, а главное — Оле, подметными письмами, — намеренно корявые литеры, чудовищные грамматические ошибки (Мы тибя сука в дурдом засодим а дочьку тваю пришьем и т. п.)
