— Ох, испортят мне бой… — проворчал Этер. Однако я чувствовал, что он рад. Облегчение сквознуло в его голосе.
А враги не обратили внимания на вошедших. Холодный северный ветер, дыхание равнин бога смерти, колыхал полы фиолетового плаща Унтаха, и трепетали во мраке крылья чудовищ, и вились знамёна над обречёнными городами… Унтах поднял меч, и темно стало в трактире. Свет потускнел, приугас. И раздался властный голос чужака:
— Покажи-ка монеты, которые ставили на нас. Не стесняйся, трактирщик!
Этер не постеснялся. Но, увидев монеты, ужаснулся.
Все они были черны.
И сочились жидкой грязью, похожей на смолу или дёготь.
И точно такая же грязь полезла вдруг из углов трактира, а точнее — из-за спины каждого, кто поставил хоть ломаный эйрир. Из глаз, из сердец, сквозь одежду и плоть сочилась призрачная густая гадость, словно пивная пена из бочки. Потоки мутной дряни затопили пол, лезли на потолок, сливаясь воедино. Огромная трёхстворчатая пасть на тягучей шее свисала с потолка, стремясь поглотить Корда.
— Смотри, друид! — говорил Унтах печально и торжественно. — То, о чем я говорил — чёрный огонь! Это не я, это они. Убить, отнять, сожрать — и заснуть на тысячу лет… Отнять не жизнь, не древо рода — им нужен огонь, жар родового очага…
Но ветер слабел, и тяжелел меч в руке Унтаха, и мерзкая пасть не спешила смыкаться над Корд'аэном. А тот стоял, как ни в чем не бывало, и прятал взор.
А потом шагнул вперед.
Серп сверкнул в его руке, взрезал ладонь, и брызнула кровь, превращаясь в огонь. Жидкая грязь пошла пузырями и опала, исчезла. Струя пламени ударила в лицо Унтаха, но старшая женщина отклонила огонь ладонью, а бородатый исполин сжал порезанную руку Корда, останавливая кровь.
Младшая же направила стрелу в грудь свартальфа. Стрела превратилась в цветок и вросла в плащ.
И закончился тот страшный бой…
А противники заметили новых гостей.
— О, привет, — бросил Корд бородачу и поклонился седовласой, — моё почтение.
Когда кланялся, у него хрустнула кисть: исполин всё ещё держал его, и держал крепко.
А свартальф поклонился юной лучнице и рассеянно пробормотал:
— Благодарю.
Та отстранённо улыбнулась в ответ.
Старшая же сдвинула капюшон, открывая лицо, однако не сняла совсем. Лёгкие морщины не старили госпожу, но подчеркивали её благородные черты лица, её неизречённую мудрость. Лицо её было исполнено покоя и мира, на сухих губах искрилась льдом отрешённая улыбка. Но взгляд был тёпл и сердечен.
— Думаю, — тихо молвила она, — между вами более не будет вражды. Лучше бы вам подать друг другу руки.
