Наконец-то все уразумев, я радостно обмакнул кусочек сахару в чай — у бабушки Сафроновой пили чай вприкуску… И подумал, что о любви папы и Лидии — это, безусловно, тети Нинины враки. Просто один человек лечит другого больного человека…
Но тут в окошко стукнули, и в его проеме проявилась тень.
— Ты, значит, у Лизки, Валет? — произнесла тень задорным голосом Динки из сорокового подъезда. — А что моя мама про тебя ска-за-а-ла!.. Я такое теперь знаю про твоего папку. Про твоего папку и про Лизкину мамку… Эх вы!..
* * *
Было совсем темно, и другая мама могла уже начать волноваться, а я считал, что волнений у нее достаточно и так из-за этой папиной тайной базы. Поэтому я пустился бегом.
Возле низенькой ограды, поставив на нее туфлю, спиной к прохожим стояла Ника. Мне было совсем не до нее, хотелось проскочить мимо, но вдруг из-за ее ноги выкатился лохматый шар и запищал-заскулил тонюсеньким голоском. Ника обернулась:
— Это ты, Валет? Не бойся, он не кусит. Кузя, ко мне!
Но Кузя и не думал слушаться. Он подпрыгивал, толкался мне в ноги, облизывал мои руки шершавым язычком. Лаять он, наверное, еще не умел.
— Сколько ему? — спросил я.
— Четыре месяца.
— Твой?
— А чей же? — И она взяла щенка на руки. — Ах ты хороший песик, мой единственный дружок!
Ника терлась щекой, носом и лбом о мохнатую мордочку. Но и в темноте было видно, что лицо у нее грустное.
— Ника! — спросил вдруг я. — Что бы ты сделала, если б узнала, что твой папа влюблялся много раз?
Она быстро спустила Кузю на траву.
— Много раз?.. Ну… не знаю… А сколько?
— Два.
— Всего два раза, да?.. То есть один раз — в твою маму, а другой раз в…
— Ага. В кого-то другого…
— А когда в кого-то другого? Теперь или давно?
— Ну, например, давно.
Ника вздохнула:
— Тогда… Тогда я думала бы о той женщине, с которой он расстался. И мне было бы за нее грустно.
Она снова взяла Кузю, и он уткнулся ей в шею.
И тут мимо нас с обычным своим холщовым мешочком в руке прошествовал, помахивая джинсовым клешем, Коля-студент. Он кивнул нам чуть-чуть. А Ника уткнулась носом в Кузю и зарылась лицом в его шерсть.
* * *
— Мамуль! Ты когда с папой познакомилась, то уже в больнице работала?
— Да.
— А папа… он уже был немолодой?
— Ну, как тебе сказать? Двадцать восемь лет и два месяца.
— А вы в каком году поженились?
— Ты разве не знаешь? Ровно за два года до твоего рождения.
— Мам, я еще хотел спросить… Вы с ним, когда я уже был… вы не разводились?.. Ну, на время?
— Насколько мне известно, нет, — она пожала плечами, и по тому, как она спокойно это сделала, стало ясно, что сказки насчет наших моторинских семейных неурядиц просто зеленая мура.
