Под «классную» Верину закуску, обсуждая вперемешь с политикой «иные из аспектов святости и соборности», под водочку, яминские худо-бедно интеллектуалы вполне реально мечтали теперь, как туда, в их Единовер, с его «безусловно честной» высотою отношений, начнут прибывать с визитами бывшие, выходящие из катакомб катакомбщики, представители зарубежной православной церкви и «вообще лучшие люди России»; как заведутся, надо полагать, потрясающая иконописная мастерская, богадельня, воскресная школа, возродятся пение по крюкам, ремесла, промыслы, рукоделья, а Вера, – счастливо смеясь, повторяла она при каждом новом заходе, – «вот этими вот» собственными пальчиками будет доить расплодившихся монастырских коров. «Вдали от сует, – шуршало и шевелилось в возгласах и гласах, – спасение... возрождение... Россия... Бог...»
Но если собиравшиеся у Веры любомудры уже в самом разговоре получали дренаж вспученного волнением сердца, то презираемый ими за услуги тоталитаризму майор-гэбист, привыкший брать быка за рога, отправился заказывать для будущих монастырских насельников самые настоящие лиственничные срубы... Были и еще инициативы. Дама с растроганным лицом по имени Галина Петровна была избрана в старосты двадцатки Прибольничного храма и тоже, не откладывая в долгий ящик, принялась за дело. До сокращенья отдела технического снабжения добывавшая потребное родному заводу исключительно передком (по остроумному замечанью депутата-чтеца), теперь, заделавшись христианкой и оставив суть дела неизменной, она заменила похабный «передок» устыжающим Словом Божиим.
Выписав себе командировку, без устали раз, и другой, и третий в месяц гоняла она на поезде, а то и самолете во взбудораженную демократией столицу, записывалась на прием к помощникам помощников всяческих замминистров и простецки, без бесьего гонору выканючивала «хоть что-нибудь» в тоже несколько обновившейся патриархии, а возвратившись и не отдохнув, бежала сломя голову в обл-гор-адми-нистрацию, в обл-гор-думу, в разнообразные при них комитеты и отделы и в неразберихе всеобщей справедливой борьбы за справедливость, глядишь, что-нибудь да и перепадало «на нужды храма» со столов и пристольев могучих и меняющихся функционеров мира сего.
Проведав от отца Гурия про эдакое в обход его рвение, а заодно и о Единовере, об уникальной, чудом сбереженной красоте его окрестностей, восчувствовал горькую обиду наконец и владыка.
Призвав к себе отца Варсонофия, он спросил, как говорится, по-простому и напрямик: чего тебе надо-то, вызволенному и облагодетельствованному мною вот ведь только что?
