Отсутствие оставшихся в каких-то мифических списках могло означать только одно – что мы отбросы цивилизованного мира, мелкая никому не нужная рыбешка, которой лучше рассчитывать лишь на свои собственные силы.
Словно в подтверждение моих мыслей отношение к нам ухудшилось. Нас тщательно обыскали, а весь багаж с полок, за исключением одежды, был конфискован. Затем каждый из нас, как в тюрьме, получил разрешение сходить в туалет. Похоже, наши охранники были хорошо знакомы с тюремным уставом. Нас так и оставили по десять человек на каждый салон – в разных рядах, чтобы мы поменьше общались друг с другом. Катрин, хотя я и пытался протестовать, пересадили отдельно – в самый хвост.
Насколько я успел сориентироваться по пути в туалет и обратно, в нашем салоне, кроме меня, осталось шестеро мужчин – два довольно пожилых господина, не то норвежцы, не то шведы, трое порознь сидящих чахлых юнцов студенческого вида и какой-то довольно серый мужичонка лет пятидесяти, явно русский, который почти все время кемарил, видимо, сильно нагрузившись еще с утра и не вполне врубившись в происходящее. Один мой приятель так боялся летать на самолетах, что надирался в пути чуть ли не до бесчувствия. А может, мужичонка просто косил под пьяного, рассчитывая на традиционно снисходительное отношение к ним, как у нас дома. Но с арабами у него этот номер не прошел... Кроме Катрин и женщины неопределенных лет и наружности, в нашем салоне была и миниатюрная мулаточка, сидевшая посередке, родом скорее всего из какой-нибудь там Колумбии или Бразилии. Еще в аэропорту в Питере я приметил ее и подумал, хорошо бы оказаться ее соседом по креслу. К смуглым и даже чернокожим женщинам я с ранней юности испытывал непонятную тягу... У нее была точеная фигурка с великолепно оттопыренной попкой, призывно обтянутой кремовой юбочкой, узкое палевое личико и черные, бездонные, растерянно-ищущие глаза, как у собаки, потерявшей своего хозяина. Уже несколько раз эти глаза вопросительно останавливались на мне, и это меня, пожалуй, волновало.
Втайне я благодарил террористов, что Катрин от меня отсадили, – я утомился от своего джентльменства, которое она принимала вместо валерьянки. Грешен, я не мог ей простить своего промаха, который мог оказаться и роковым. Подняв подлокотники, чтобы не мешали, я вытянулся на трех креслах. Что делается за закрытыми окошками, я не знал.
Очнулся я оттого, что кто-то трогал мое лицо. Я открыл глаза и в полумраке салона увидел перед собой латиноамериканочку. В первое мгновение мне показалось, что это мне снится. Но красотка испуганно приложила пальчик к губам – сначала к своим, а потом к моим, – и я почувствовал слабый запах каких-то экзотических духов. Затем она наклонилась к самому моему уху и тихо зашептала по-русски, хотя и с большим акцентом:
