Николай как можно осторожнее высвободил руки из спальника, и все — таки его движение не осталось незамеченным. Крыса крутнулась волчком, затем замерла, и тут их глаза встретились. Корнееву стало жутко от этого осмысленного и полного жестокости взгляда. В нем чувствовались уверенность в безнаказанности и ненависть, ненависть, ненависть. В блестящих пуговицах крысиных глаз явно читалась угроза: «Будь я величиной хотя бы с кошку, тебе бы не поздоровилось. Я бы выгрызла у тебя живого еще теплые кишки».
Крыса была настороже, но не боялась Корнеева. Она понимала преимущество своего положения. В любую минуту ей не составит труда скрыться. На какое — то мгновение Николаю померещилось, что жирная крысиная морда расплылась в злой улыбке, обнажив свои острые желтые клыки. Он, кажется, даже ощутил мерзкий гнилостный запах ее пасти.
«Сейчас я поддам тебе адреналина!» — Корнеев быстро включил дальний свет, сигнал, дворники и омыватель переднего стекла. От яркого света, оживших дворников и воды Лариска, словно персонаж диснеевских мультиков, взмыла на полметра вверх, затем на мгновение зависла в воздухе и, перебирая всеми лапами одновременно, ракетой «земля — воздух — земля» исчезла в глубинах стеллажа.
Корнеев вышел из машины, перед его глазами, словно стоп — кадр, застыла крысиная морда, искаженная диким ужасом. Он улыбнулся в усы: «Будешь знать, кто в гараже хозяин!»
А уже через минуту ворота бокса завибрировали от еще крепкого кулака Федора Ивановича, раздался его сердитый и в то же время несколько испуганный голос.
— Кто здесь? Мать вашу! Выходи, а то стрелять буду. «Первый», «первый», нападение на стоянку, прошу выслать подкрепление. — Дядя Федор имитировал разговор по рации с мифическим «первым».
— Федор Иванович, успокойся, это я, Николай. — Он знал, что у дяди Федора и в помине нет радиостанции, а уж тем более — оружия. Знал он и то, что старику будет неловко перед ним за разыгранную комедию, поэтому он вышел из бокса и сразу перевел разговор на нейтральную тему.
— Ты знаешь, что у тебя на стоянке завелись крысы вертикального взлета?
Пересказал только что виденное, посмеялись, закурили. Николая слегка знобило: на улице заметно похолодало. Пока он спал, лужицы на стоянке покрылись тонким хрустким ледком, и в них уже не отражались звезды. У его ног вился Кузя. Он явно хотел загладить свою вину: только что по ошибке облаял своего кормильца. Федор Иванович был совершенно трезвый и грустный, он не стал, как обычно, ругать Николая за «несанкционированный сон на объекте, не стал по своей привычке бурчать и поучать, что тоже не было на него похоже.
