А дома, едва успев перешагнуть порог, Владимир крикнул, будто только что узнал эту новость:
— Ура! Такой почты не было давно! Елизавета Васильевна, Митя — на воле! Теперь я за мамочку спокоен.
— Ну и хорошо! Будете писать — от меня всем поклоны.
Они читали и перечитывали письма.
От матери, от Анюты. От Кржижановских из Теси и от Юлия Цедербаума из Туруханска. Надя получила письмо от жены Струве:
— Вот сюрприз! Кто бы мог подумать?.. Сегодня — радость за радостью! И такое письмо! Володя, отложи всё — читай это. Нина Александровна держит корректуру «Экономических этюдов»!
— Свежо преданье!..
— И я бы не поверила, хотя меня с ней многое связывало в гимназии… Но вот смотри сам: «уже седьмой лист был». Снова кричи ура. Ведь ты уже терял всякую надежду.
— Подожду кричать. Пока не увижу книги у себя в руках. Мы с тобой преотлично знаем окаянную жандармскую машину и цензорских церберов. Однако… Седьмой лист? Это очень хорошо!
Вот и последнее письмо. Из Архангельска, от незнакомого человека. Что там в колонии ссыльных? Чем они живут?
Еще не бывало, чтобы все письма приносили радость. Чаще всего содержали горе и уныние, сетование на неимоверные трудности жизни и возмущение бесправным существованием.
И предчувствие не обмануло.
— Ужаснейший исход! — Владимир всплеснул руками. — Надюша, Мария Германовна тоже застрелилась. Да, суровая правда. Совсем уже собралась в дальний путь, и тут пришло прощальное письмо Николая Евграфовича… Раненое сердце не выдержало. На другой день она… По дороге на кладбище…
Они долго сидели молча, думая об этой преждевременной смерти, о новой утрате.
Надежда знала покойную только по рассказам Володи, но и у нее была острейшая горечь на душе, как будто потеряла близкого, родного человека.
