В отличие от дремотной Шушенки, Енисей выглядел неугомонным. Он беспокойно ворочался на перекате, игриво раскачивал поникшие ветки прибрежного тальника, осыпал берега радужными брызгами, а на отмелях пересчитывал разноцветные камушки, будто обточенные искусным гранильщиком. И с береговыми обрывами, и со стаями пестрых турухтанов, спешивших куда-то на север, и с самим небом вел свой бесконечный разговор. А вода в нем — горный хрусталь. Вьются, вьются струи возле ног, обдают прохладой, будто спешат порадовать, поделиться силой и своей вечной устремленностью в неведомые дали.
Елизавета Васильевна зачерпнула воду ладошкой, и с нее посыпались капли — крупные жемчужины.
— Холодна, чиста! Вероятно, про такую и сказки сложены: живая вода!
Едва успели вернуться домой, как пришел охотник, невысокий, в дырявой войлочной шляпе, похожей на опрокинутый горшок. Его широкое лицо заросло клочковатой бородой, как бы обдерганной с обеих сторон. Под взъерошенными бровями светились добрые глаза, не устававшие радоваться всему, что окружало его.
Надежда увидела крестьянина в окно и поняла — это Сосипатыч!
Из-за его правого плеча торчал толстый ствол старого дробовика, бурого от застарелой ржавчины, а через левое была перекинута большая серая птица, тонкие ноги которой, словно железные прутья, волочились, царапая землю черными коготками. Охотник держал свою добычу за конец одного крыла, и длинные жесткие перья топорщились за спиной огромным веером.
Владимир Ильич встретил гостя на крыльце:
— Входи, входи, Иван Сосипатрович! Рады видеть.
— Дождался, ядрена-зелена?! — Охотник, разулыбавшись, по-дружески ткнул рукой в бок. — Будем проздравлять. С женушкой, стало быть, вскорости!
Он обтер о ступеньки крыльца подошвы кожаных бродней с мягкими голенищами, подвязанными ремешками чуть ниже колен, и прошел в горницу; сняв левой рукой шляпу с давно не чесанной головы, поклонился сначала хозяйским иконам, висевшим в переднем углу, потом приезжим женщинам:
— Вот примите. И не обессудьте на таком подарке. Вам поди-ка на обед сгодится.
По одну сторону его протянутых рук свешивались до самого пола костистые ноги, по другую — тонкая шея с маленькой, увенчанной изящной косичкой, длинноклювой головой.
— Он, журавлишко-то, того… Ничего он… Утречком я зашиб. Не успел, язва, лягушек-то наглотаться — не испоганился.
— Зачем вы это? Зачем нам? — пробовала отказаться Елизавета Васильевна. — Мы тут — на хозяйских хлебах пока что… А у вас, я слышала, своя семья…
