В таких вопросах, как религия, ирония и юмор не уместны; только спокойное и беспристрастное изложение может принести пользу, и книга Полубенского не достигла той цели, с которою писалась. Напротив, многие осуждали такой прием, как не соответствующий цели. В подобной полемике некоторые, в том числе и M.М.Сперанский, видели тот главный недостаток, что авторы говорили в своих сочинениях не с истинными христианами, а с безбожниками и деистами.
«Я считаю, — писал М.М.Сперанский преосвященному Феофилакту [175], — что первое нужнее бы было, нежели последние; мне кажется, что всякий пастырь должен стараться сохранить и усовершить стадо, ему вверенное; должно стараться, чтобы те, кои называются верными, были таковыми не именем только, но и самым делом; а чтобы неверные или овцы иже не суть от двора его приведены к нему были... Я не думаю, чтоб спор и препинание с противниками были лучшим к тому средством. Споры возбуждают только пытливость духа и редко производят убеждения».
Феофилакт не разделял этого убеждения и говорил, что ревностный пастырь должен действовать против деистов, «которые своими издевками все испровергают» [176]. Он забывал, что в общей сложности деистов было меньше, чем лиц, приверженных к религии, исполнявших всю обрядовую ее сторону, но незнакомых с внутренним ее содержанием, по ведостатку толкований и наставников.
— Приставленные ко мне дядьки, — говорил император Александр квакеру Греллэ-де-Мобилье [177], — имели некоторые добрые качества, но не были верующими христианами, и потому первоначальное воспитание мое не было соединено с какими-либо глубокими нравственными впечатлениями. Сообразно с обычаями нашей греческой церкви, меня приучили формально повторять утром и вечером известные заученные молитвы; но этот обычай, нисколько не удовлетворявший внутренним потребностям моего религиозного чувства, скоро надоел мне. Случалось между тем не раз, что я, ложась спать, живо чувствовал в душе свои грехи и разные нравственные недостатки своего образа жизни; возникавшее при этом сердечное раскаяние пробуждало во мне потребность встать с постели и среди ночной тишины броситься на колени, чтобы со слезами просить y Бога прощения и силы для большей бдительности над собою на будущее время. Это сердечное сокрушение продолжалось несколько времени; но мало по малу, при отсутствии нравственной поддержки со стороны окружающих лиц, я стал реже и слабее чувствовать в себе эти спасительные движения благодати; вместе с мирскою рассеянностью, грех стал более и более владычествовать в моей душе.
