Такая бедность заставляла духовенство входить в дела непристойные и пользоваться руками прихожан в пособие к возделыванию земли. Это пользование, по тогдашним понятиям, было сопряжено с грехом и нарушением правил религии, ибо крестьяне соглашались помогать священнику не иначе, как в праздничные дни. Завися вполне от прихожан и их ничтожной платы за исполнение треб [148], сельский священник по необходимости должен был приобретать их расположение, применяться к их обычаям, вкусам и даже пьянствовать вместе с ними. «Крестьяне, говорит современник [149], идут прямо с паперти в кабак, против храма Божиего, от которого отделялся только проезжею дорогой. Туда же, управившись в церкви, спешат священнослужители. Последние, говоря правду, держали себя несообразно с достоинством духовного сана... Сколько раз, возвращаясь с полевой прогулки, мы находили отца Селивана лежащим на церковном погосте в беспамятстве, с раскинутыми врозь руками?»
Пьянство было господствующим пороком духовенства, доходившего в этом отношении до полной неблагопристойности [150]. Фотий старался удержать своего отца от этого порока, но за это был бит по щекам местным священником. Последний был собутыльником отца Фотия и вместе с ним пьянствовал; понятно, что вмешательство Фотия было неприятно попу.
«Дня через три, либо менее, — писал Филарет деду [151], — сойду я на другую квартиру, именно к дворнику Рождественского попа, к такому же пьянице, как и сам поп... Выдан указ (Синода) [152], чтобы кутейники не хватались за вино, а знали бы кутью».
Но указ не помогал, в священники продолжали пьянствовать, драться с прихожанами у кабаков и на базаре, и тиранствовать в семье. Достаточно прочитать записки Д.И.Ростиславова, чтобы убедиться в справедливости сказанного [153].
С каждым днем по выходе из семинарии, священник все более и более дичал, грубел, забывал о своих обязанностях, терял уважение к церкви и религии, и смотрел на свой сан, как на ремесло известной касты или цеха. В Уфе был священник Ласточкин, который во время Причастия громко сказал одной даме: «Что ты боишься что-ли рот-то открыть? Ну, куда я тебе лжицу просуну?»
Сконфуженная молодая дама открыла рот со всем усердием.
— Смотри пожалуй, проговорил тогда священник: она никак уж и меня с сосудом проглотить хочет [154].
Сохранилось много свидетельств об унижении церкви самим духовенством, и мы приведем одно из них. В селе Белоомуте, отстоявшем не более, как в 150 верстах от Москвы, в десятых годах настоящего столетия дьякон Евфимий Денисов в стихаре шумел, прыгал и делал такие «наглости», которые свойственны только сумасшедшим. Неоднократно выбегал он из алтаря и в присутствии прихожан, оставшихся служить панихиду, произносил ругательные слова. Случалось, что во время службы, дети запирались в алтаре, бегали вокруг престола, шумели и кричали. Причетники на горнем месте, сидя на стуле, часто стригли волосы, вытирали руки ризами, вызывали друг друга на кулачный бой, облокачивались на жертвенник и проч. «И посему, сказано в конце донесения
