и розги. Суровое обращение с семинаристами было причиною того, что родители не охотно отдавали в «науку» своих детей и провожали их в бурсу с горькими слезами. В семинарии забирали тогда силою, и многие отцы считали счастьем для своего сына, если он, избегая школы, успевал остаться в числе церковников или приписаться к крестьянскому сословию. «На школьное учение, — говорит преосвященный Макарий
[141], — смотрели как на повинность, как на военную службу, как на место истязаний. Только невольное и усиленное принуждение могло собрать в семинарию детей. Потому весьма редкие с любовью к наукам проходили все классы; большая часть учащихся с первого же года смотрела вон из семинарии».
Семинаристы весьма часто были таких солидных лет, что наука не шла им в голову. Чтобы расположить их окончить курс и вместе с тем заставить поступить в духовное звание начальство разрешало им жениться и даже посвящало в священники с тем, чтобы они в этом звании докончили свое семинарское образование. Некоторые женились без позволения начальства, за долго до окончания курса, и бывали случаи, что засидевшийся отец выходил из семинарии, а старший сын его поступал в нее.
Во главе духовного воспитания должна стоять прежде всего нравственность потому, что и глубокое изучение догматов не принесет пользы, если человек останется безнравственным. Догматы должны служить только опорою для нравственных потребностей совести и сердца каждого, обряды же только в том случае имеют значение, когда ими развивается и поддерживается религиозное настроение. Этого-то и не было в семинариях. «Если сохранились в ком-нибудь из нас залоги добра, — говорит П.С.Казанский [142], — если вышел из воспитанников нашей семинарии какой-нибудь добрый священник, то единственно обязан он первоначальному воспитанию, молитвам родителей, действию благодати и урокам жизни, а не попечению начальства. Оно ничем не возбуждало религиозного чувства».
До преобразования духовных училищ в 1808 году, все предметы, не исключая и русской словесности, преподавались на латинском языке. От этого многие ученики отличались только знанием этого языка и искусством писать латинские стихи. «Для достижения и поддержания сей славы, — говорит митрополит Филарет [143], — ученики особенные усилия и большую часть времени употребляли на изучение латинских ораторов в стихотворцев. От сего происходили священники, которые довольно знали латинских и языческих писателей, но мало знали писателей священных и церковных; лучше могли говорить и писать на латинском языке, нежели на русском; имели память обремененную множеством слов, но ум не оплодотворенный живым познанием истины».
