– Может, домой поедем, а? – Я старалась придать голосу бодрости, а получилось жалобно и заискивающе.
– Понял, – только и ответил он.
Безумство прекратилось как по волшебству. Засияло солнце. Появились облака, и забрезжила земля под нами. Мы возвращались к аэродрому тем же маршрутом, над шоссе и поселком. Я сидела обессиленная и опустошенная, словно возвращалась с линии фронта в тыл после продолжительных боев, и мечтала лететь так много часов и ни о чем не думать. Леденев вел переговоры по связи, докладывался, получал разрешение на посадку. Самолет мягко приземлился на полосу и свернул на стоянку. Странно, но ничего не изменилось: тот же пес спал у бочек, у домика курили те же летчики, Саша размахивала руками, вступив, видимо, в ожесточенный спор с невысоким усатым мужчиной. Он сплел руки за спиной, по его лицу блуждала улыбка. На нас никто не обращал внимания. Нелепо было ожидать перемен: я взглянула на часы и с удивлением обнаружила: мы отсутствовали не больше двадцати минут. Самолет остановился, мотор затих. Я сдвинула фонарь и с грустью осознала, как бесприютно возвращаться на землю, на которой тебя никто не ждет.
Леденев спрыгнул на крыло.
– Что скажешь? Как впечатления?
Я не могла его разочаровать, пересказывая весь ужас, который пережила. Он ожидал восторга. И я воскликнула искренне и по возможности правдиво:
– Такого со мной еще никогда не было!
– Подробнее. Что запомнила? Что увидела? – дотошно расспрашивал он и внимательно смотрел в глаза.
– А вас как зовут? – спросила я.
– Почему вас? Не такой уж я и старый. Зовут меня Андрей, – улыбнулся он.
– А меня Марина.
– Я знаю, ты говорила. Слушай, ты какая-то бледная. Сходи в дом, чаю попей, съешь чего-нибудь. После полетов всегда есть хочется.
Он склонился надо мной, отстегивая ремни. Я слышала запах его волос, чувствовала его прикосновения, а сердце гулко отсчитывало первые минуты моей любви. Я уже знала наверняка, что все в нем дорого мне, дорого и знакомо. С влюбленной дальнозоркостью я безошибочно определила, что из нас двоих я всегда буду ведомой, а он ведущим, я буду любить, а он позволит себя любить, я стану отдавать, а он – благосклонно принимать. Мне хотелось сказать ему, что у меня нет выбора, что я согласна на все, потому что слишком долго его ждала. Андрей подал мне руку. Я выбралась из кабины, спрыгнула на землю и на ослабевших ногах поплелась к домику.
В доме было прохладно. Большой стенд с фотографиями летчиков, самолетов, какими-то схемами и внутриклубными объявлениями, висел прямо при входе, в небольшой прихожей, за ней следовали кухня и две жилые комнаты. Крутая деревянная лестница без перил из кухни вела на второй этаж. В комнате над журналами склонилась Серафима Петровна. Под потолком был закреплен огромный винт, на стенах развешены карты города и области, схемы маршрутов. Время от времени Серафима выбегала на тесную кухоньку и что-то помешивала в большой кастрюле на электрической плитке. Близилось время обеда. Я глянула в зеркало – вид у меня был жалкий: лицо бледное, осунувшееся, темные полусферы под глазами, растрепанные волосы. Серафима Петровна расспрашивала про полет, пока заваривала чай, и участливо вздыхала. Я отвечала через силу – немного кружилась голова. Она поставила передо мной кружку: «Выпей, Мариша, я покрепче сделала». Маленькими глотками я отпивала горький чай, чувствуя, как силы медленно возвращаются в мое тело, словно дождевая вода в пересохшее русло ручья, и с интересом осматривалась по сторонам: таким необычным оказался мир, в который случайно попала.
