Как только завершил Гартман рассказ о своем сне, ему показалось, что не следовало рассказывать, но вместе с тем он испытал облегчение. Дабы разрешить противоречие, он сказал насмешливо:
— Хорошенькую историю рассказал я тебе! По правде говоря, не стоило рассказывать.
Тони облизнула губы, и глаза ее увлажнились. Его взгляд ненамеренно остановился на ней, и ему почудилось, что такими же глазами смотрела на него хозяйка комнат. Сейчас она лишена какого-либо недостатка, но… хотя он не мог этого объяснить, ему казалось, что стоит Тони встать со своего места, и обнаружится ее хромота. Но поскольку это не увечье, как он убедился, глядя на ту женщину во сне, ясно, что если даже окажется, что Тони хромая, он не воспримет ее как калеку. Гартман поднялся, взял шляпу и сказал:
— Пойдем.
Тони встала и вынула свои цветы из стакана, потом стряхнула с них воду, обернула в бумагу, понюхала их и замешкалась на мгновение: не спохватится ли Михаэль и не сядет ли снова. Она опасалась дороги, боялась спугнуть осенивший их покой. Появился кельнер и протянул Тони ее зонтик. Отвесил поклон, а затем еще один, вслед им, и проводил их до выхода из сада. После того как они вышли, он погасил фонари. Сад померк, и все вокруг него тоже. В траве прыгнула лягушка. Тони в испуге выронила цветы.
С реки доносилось громкое кваканье. Электрические провода рассыпали искры, очевидно, из-за какого-то повреждения. После двух-трех шагов они пропали вместе со столбами, и замерцали уже другие искры. Это были огоньки светляков, крапившие мрак своим светом. Гартман застыл в изумлении: «Что происходит здесь?» — спросил он себя. Сердце его было безмятежно, как будто в самом этом вопросе содержался ответ.
Продвигаясь медленно, шаг за шагом, они вышли к реке. Река обреталась в своих берегах. Ее воды тихо струились. Звезды небосвода испещрили легкие волны, и луна плыла на поверхности вод. Издалека послышался крик хищной птицы, и его пронзительное эхо прокатилось в воздухе.
Тони скрестила ноги и оперлась на зонтик. Она опустила ресницы, и ею овладела дремота. Волны поднимались и опускались, усталые. Лягушки квакали, а прибрежные травы издавали нерезкий запах.
Тони изнемогала, веки ее отяжелели. Шелестели травы, а речные воды бессильно катились. Глаза у Тони перестали подчиняться ей и закрывались сами собой. Но Михаэль был начеку. Никогда прежде не был он так чуток. Малейшее движение вызывало в нем отклик, и он напряженно вглядывался, чтобы ничто из происходящего не ускользнуло от него. Хорошо было ему, Михаэлю, оттого, что есть у него Тони в этом мире и в этот час. Однако то, что было хорошо для него, не было хорошо для нее. Она устала, ноги не держали ее.
