Декретом Ленина — Цензура!
На смерть погнала диктатура
Весь двор, всю знать, семью Царя.
Цареубийства год. Станицы
Стонала Русская земля
Под властью Свердлова — убийцы.
Все местечковые портные
Пошли в Советы и ЧЕКА.
Синонимом большевика
Стал бундовец, еврей отныне,
Год девятнадцатый. Разверстка!
ЧОН! Продотрядов страшный сон
И мужиков предсмертный стон:
"Стелили мягко. Спится жестко!"
Двадцатый. Под шумок войны
Уничтожались миллионы.
Дворян как класса похороны
(Бежали или казнены).
Брал Апфельбаум на расстрелы
В залог (о, нация!) детей,
[12] Жен, стариков и матерей,—
Мятеж Кронштадта. Двадцать первый!
Владивосток, Кавказ, Тамбов...
Землячка, Фрунзе, Уборевич,
Якир, Дзержинский, Бонч—Брусвич
Нас усмиряли, как рабов.
Год людоедства! Страшный голод.
И как подачу — на семь лет
Мир заключили серп и молот:
Налог деревне, стране НЭП.
Двадцать второй. Расцвет комчванства.
Бронштейна—Троцкого "триумф".
[13] Светильник Тихона потух
И в церкви правит самозванство.
Двадцать восьмой. Убийство НЭПа.
И в индустрии первый шаг.
"Гуманность, если рядом враг,—
Учили "Правда" нас,— нелепа."
Двадцать девятый. Казни, ссылки!
Тридцатый. Казни, лагеря!
Каналы на крови, моря,
Магнитки, ГЭСы и Бутырки.
Эпштейн погнал крестьян в колхозы,
Ягода, Френкель — в лагеря.
Союзники в войне Кремля
С Россией —
Голод и морозы!
Особо вспомним тридцать третий!
Вновь людоедства страшный год.
Кто нам за эту кровь ответит?
Чей богом избранный народ?
Для мира были эти беды,—
Костлявый призрак коммунизма.
Ответом было — взрыв фашизма
И его легкие победы,
В тридцать четвертом — паспортами
Штемпелевали наш народ.
Клеймили как рабочий скот
И обращались как с рабами.
А тех, кто сохранился чудом
По городам и лагерям
Из кулаков, купцов, дворян
Искал и добивал Иуда.
Тридцать седьмой был многолик.
Впервые по сынам Синая,
Убийц заслуги не считая,
Прополз кровавый маховик.
Ежов казнил всего два года.
Был первым русским палачом.
Друг Сталина. И нипочем
Ему был возраст, пол, порода.
Тогда евреев ждали в лагерях
[14] И были рады зэки этим встречам.
Отведайте и Вы!
И каждый вечер
Ко сну их провожал животный страх.
Над ними грянул первый гром.
Лишь тысячи сынов Синая
Убиты. До сих пор стенают
Они о том, тридцать седьмом.
И эти краткие два года — вот порода!
Они порочат как вселенскую беду.
Но в этих плачах я ни слова не найду
