Широкоплечий мне что-то сказал. Но я, конечно же, не поняла. Он вошел в переднюю и осмотрелся. Опять что-то сказал. И опять я не поняла. Он посмотрел вниз, на дверь подвала, заглянул в салон, потом спросил:
— Солдат здесь? Нет солдат?
Госпожа фон Браун покачала головой.
— Солдат нет, нет солдат! Нет, нет!
Широкоплечий открыл кухонную дверь. Кухня посинела от дыма и чада. Печная дверца была закрыта. Но вверху, на плите, не было железных кружков. Они лежали на полу. А из открытой конфорки выглядывало серо-зеленое тряпье с черными подпалинами. Как раз в тот момент, когда широкоплечий вошел в кухню, мама ставила кастрюлю с водой на эту серо-зеленую гору и давила ее кастрюлей.
Мама обернулась, увидела широкоплечего и покраснела. Потом улыбнулась. Он, улыбнувшись ей в ответ, проговорил:
— Ничего, ничего. Все хорошо!
Показал пальцем на печь, подошел к окну и открыл его. Потом указал на ярко-голубое небо, солнышко, опять на печку.
Мама кивала и кивала, подтверждала жестами, что ужасно, когда солнце светит на печь, и потому та ужасно дымит.
Кудрявый солдат стоял, прислонившись к кухонной двери. Он закашлялся из-за дыма. Я встала рядом с ним и улыбнулась.
Солдат взял мою длинную темную косичку и погладил ее. Повращал глазами, скосил их и проговорил, чуть округлив губы:
— О-о-о-о!
Я польщенно хихикнула. Поняла, что он считает меня красивой.
Чад уходил постепенно через окно. Широкоплечий пил воду. Из подвала по лестнице поднялись сестра с Хильдегард и задержались у двери. Я покровительственно им кивнула. Тогда они робко протиснулись в кухню. Широкоплечий спросил у мамы:
— Все твои ребенок?
Мама покачала головой. Хильдегард придвинулась к госпоже фон Браун. Та положила руку на плечо Хильдегард. Сестра подошла к маме. Мама положила руку на ее плечо, я тоже приблизилась к маме, она опустила другую руку на мое плечо.
Широкоплечий был доволен нашим семейным представлением. Кивнув, похвалил нас:
— Красивый дети! Много красивый дети!
В кухню вошел Геральд. Он тоже хотел быть красивым ребенком и подбежал к госпоже фон Браун, чтобы завершить семейный портрет.
Но широкоплечий вдруг помрачнел. Его глаза сузились, превратились в маленькие черные щелочки. Показав на Геральда, он спросил:
— Германский? Германский?
Тут мне надо подробно все объяснить. Геральд был единственным среди нас блондином со светло-голубыми глазами и очень белой кожей. Госпожа фон Браун стала клятвенно заверять, что бедный Геральд никакой не германский, то есть не немец, а настоящий австриец, только, к сожалению, очень светлый.
