До середины 80-х гг. существование этих явлений историки объясняли в основном остатками пережитков капитализма в сознании людей. В условиях монополии коммунистической партии и идеи о безусловно прогрессивном развитии советского строя нереальна была даже постановка вопроса о возможности применения теории девиантности. Наличие пьянства, преступности, проституции, суицида в структуре российской повседневности 20–30-х гг. историки в целом никогда не отрицали, понимая абсурдность подобного отрицания. Однако изучение их в историческом аспекте с позиций концепции аномии и ретритизма не велось. Любые отклонения от нормы рассматривались преимущественно с политических позиций. Такой характер, например, носила довольно прогрессивная для своего времени книга Г. Л. Смирнова «Советский человек», где впервые в историко-социальном плане была сделана попытка рассмотреть типы антиобщественной личности. Но не только идеологические шоры не позволяли советским историкам воспользоваться концепциями Э. Дюркгейма, Р. Мертона, Г. Зиммеля и др. Историческая наука в советском варианте в основном носила описательный характер, ее обобщения являлись не столько результатом анализа источников, сколько констатацией наличия в них той или иной информации. Документы же 20–30-х гг. зафиксировали именно процесс «борьбы с пережитками прошлого» — пьянством, проституцией, самоубийствами. Тем не менее, российская повседневность 20–30-х гг. предоставляет обширное пространство для рассмотрения концептуальных установок теории аномии и ретритизма на разнообразных исторических источниках. Но самое важное состоит в том, что отклонения представляют собой зеркало общественных норм.
«Всякое мирское дело (на Руси. — Н. Л.) непременно начиналось пиром или попойкой, и поэтому в социальной жизни народа напитки имели огромное значение», — писал в 1868 г. известный русский историк и литератор И. Г. Прыжов[6] — знаток российской ментальности и повседневности. Эти слова могут навести на мысль о том, что потребление алкоголя является нормой жизни, а отнюдь не патологией. В конце 80-х гг. в бывшем Советском Союзе, по данным массового обследования среди взрослого населения, абсолютные трезвенники составляли всего 3–4 %, остальные 96–97 % употребляли спиртное. При этом настоящих алкоголиков, то есть лиц, страдающих заболеванием, вызванным длительным злоупотреблением алкоголем и характеризующимся физиологической потребностью и влечением к нему, из них было тоже всего лишь 3–4 %
