Но сколь роскошным ни представал бы в эпическом освещении восстановленный микенский мир, он явно требовал драматической формы повествования. Мало было просто рассказать про то, как Елену, супругу «белокурого» Менелая, соблазнил и похитил прекрасный Парис-Александр, второй сын Приама; как ахейцы, жители континентальной и островной Греции, вооружив громадный флот и отправившись мстить за оскорбление, опустошили Троаду и устье Дарданелл, а потом гибли и бесследно исчезали на обратном пути домой. Нет, дабы по-настоящему воскресить те события, их следовало разыграть на сцене. Всегреческие психодрамы? А почему бы и нет? Уже в VII веке рапсоды в пышных костюмах соревновались на местных и международных конкурсах, представляя на суд публики искусство мимики и диалога. Уже тогда в Сикионе и Фивах трагические хоры пели о страданиях великих героев. Греческий народ, воспринимавший в архаическую эпоху бытие как диспут или диалог, но еще точнее — как игру, превратил дифирамб и трагедию в предпочтительную форму проявления своей философии. Классический театр, одухотворяемый приключениями людей и богов эпохи Троянской войны, пытался вернуть их к жизни.
Глубинный смысл аттической трагедии — конфликт между личной ответственностью и некими коллективными силами, преследующими, проклинающими и мучающими героя. В театре Эсхила, Софокла и Еврипида неизменно слышится двойной вопрос-восклицание: «почему?» и «увы!». Эдип, Ахилл, Дионис, Геракл, Кассандра, Электра и Антигона вновь и вновь приходят на эту землю, чтобы оправдать себя, объясниться и разъяснить свою горькую судьбу. В последующие столетия их так часто видели на сцене, что уверовали в этих героев, как верят в знаки свыше или в присутствие мистических существ.
Стало быть, если хочешь представить, какой была повседневная жизнь на архипелаге и берегах Малой Азии в конце бронзового века, вполне естественно обратиться не к одному Гомеру, но и к другим поэтам. Стоит вопросить жрецов, составителей генеалогий и мифографов, историков и драматургов, художников-керамистов, скульпторов и философов ушедших времен. Короче говоря, надо воззвать к литературной и художественной традициям, что даст не только имена, но и высветит душу людей и предметов. Все, кто хоть немного пожил среди пастухов, крестьян, торговцев и моряков Балкан и Анатолии, знают, с какой простотой и благоговейной точностью на протяжении веков там передаются семейные воспоминания: происхождение, имена собственные, миграции, удачи и неудачи, особенно если постепенно все это обретает нерушимую форму стихотворных песнопений, образов или произведений искусства. В странах устной культуры письмена улетучиваются, но остаются слова. Память здесь оказывается свежее и надежнее, а слово — воистину весомо и по смыслу, и по своим последствиям. Облик старца Нестора из Пилоса или юного Ахилла из Фтии, несомненно, куда меньше изменился за 500 лет устной традиции, чем за 500 лет письменных фантазий.
