За свою жизнь Дроздов перевидал много и знал, как выглядят покойники, и вот теперь перед ним снова лежали трупы. Глядя на эти безжизненные тела, бесформенной кучей громоздящиеся на грудах одеял, пледов, покрывал и мехов, Дроздов не сомневался, что не сумеет отыскать здесь хоть одно бьющееся сердце. Расположенные тесным полукругом в дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо спокойными и неподвижными, словно став частью этого мертвого пространства.
Посадив Зубринского у стены, Рукавишников сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся доставать сухой спирт. Тяжкороб поплотнее притворил дверь, оттянул лямки рюкзака и устало уронил на пол запас концентратов.
Рев шторма снаружи и шипение керосиновой лампы внутри только усиливали ощущение безмолвия, и грохот упавших банок заставил их вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и одного из мертвецов. Человек, лежащий ближе других к Дроздову у левой стены, неожиданно пошевелился, потом перевернулся на другой бок и сел, обратив к ним изможденное, обмороженное, в пятнах жутких ожогов лицо с неровными клочьями длинной темной бороды. Недоверчиво уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал их, потом с трудом, покачиваясь и явно страдая от боли, поднялся на ноги. Его запекшиеся, растрескавшиеся губы растянулись в подобии улыбки.
– Долго же вы сюда добирались. – Хотя голос был хриплым и слабым, но можно было понять, что он явно принадлежал волжанину. – Позвольте представиться – Дмитрий Кожевников, радист.
– Выпьешь? – спросил Дроздов.
Человек снова улыбнулся, попытался облизать покрытые коркой губы и кивнул.
Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как в пропасти. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули слезы, но когда он снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.
– Если у тебя такая манера здороваться, дружище, – заметил Кожевников, – то недостатка в приятелях у тебя не будет… – Он снова пригнулся и потряс за плечо лежащего на полу соседа. – Саш, подымайся, у нас гости, а ты дрыхнешь.
Растолкать Александра оказалось не просто. Его пришлось как следует потрясти, чтобы он проснулся. Но затем, когда очнулся, то довольно резво вскочил на ноги. Это был круглолицый увалень с голубыми фарфоровыми глазами, который, несмотря на такую же, как у Кожевникова, щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза расширились от изумления, в уголках глаз появились приветливые морщинки. Александр Григорьевич Дитковский, как Дроздов вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.
