По Берлину быстро распространилась весть, что будущая «твердая рука» Германии зарезервировала себе постоянный, можно сказать, собственный столик в углу большого салона «Кайзерхофа», и вскоре в просторном зале, обставленном в имперском стиле и обычно немноголюдном, по вечерам стало не протолкнуться.
Гитлеру очень нравился «Кайзерхоф». Тамошняя тихая музыка расслабляла и успокаивала его. Однако позднее Гитлер узнал, что какой-то жадный метрдотель придерживал столики поблизости от того места, где он сидел, для тех, кто готов был выложить кругленькую сумму за эту привилегию, и резко прекратил чаепития.
Незадолго до конца января я встретил его, когда он торопливо шел по коридору, направляясь к себе в апартаменты. Ухватив под руку, он повел меня с собой.
– Гофман, – обратился он ко мне с мягкой настойчивостью. – Сегодня вечером я ожидаю одного посетителя, чей приход кажется мне чрезвычайно благоприятным знаком. Ко мне придет начальник канцелярии президента по указанию самого Гинденбурга!
– Черт возьми, вот это здорово!
– Теперь слушайте внимательно! Это серьезно, крайне важно и крайне секретно. Никаких фотографий, никаких, – и держите язык за зубами!
В результате этого визита Гитлер через несколько дней встретился с президентом и заверил его, что способен преодолеть любые возражения и препятствия, которые старые друзья Гинденбурга вместе с политиками и военными властями наверняка постараются воздвигнуть у него на пути. Так был заложен фундамент, на котором основывалось решение 30 января.
– Пойдемте со мной, Гофман, и не забудьте свой фотоаппарат. Я не совсем уверен, но мне сдается, что у вас будет шанс увековечить событие исторического значения!
Так сказал Гитлер 30 января в вестибюле отеля «Кайзерхоф».
– Но не болтайте лишнего, – предостерег он.
– Раз я не знаю подробностей, я при всем желании не смогу много разболтать, – дерзко сказал я.
– Но вы неплохо угадываете, – возразил он.
Мы вместе поехали в президентский дворец, где Гитлер велел мне дожидаться в приемной, пока он меня не позовет.
– Я дам вам знать, когда вы понадобитесь, – уверил он меня и с этими словами ушел.
Чуть погодя он вышел из президентского кабинета, и я заметил, что он сильно взволнован. Увидев меня, он хлопнул себя рукой по лбу.
– Бог мой, Гофман! – с досадой воскликнул он. – Про вас-то я и забыл! Боюсь, теперь уже слишком поздно.
Мы вышли, сели в машину и поехали в гостиницу. Если Гитлер забыл про меня, подумал я, значит, что-то его действительно взволновало.
