Когда я вернулся в дом Патимкиных, Бренда была в гостиной, такая красивая, какой я ее еще не видел. Она демонстрировала новое платье матери и Гарриет. Даже миссис Патимкин, похоже, смягчилась при виде ее красоты: как будто ей впрыснули успокоительное, и мышцы ненависти к Бренде вокруг глаз и рта расслабились. Бренда без очков принимала позы; когда она посмотрела на меня, это был пьяноватый, затуманенный взгляд, и, хотя другие могли бы счесть его сонным, в моих жилах он зазвенел вожделением. Миссис Патимкин сказала ей, что она купила очень симпатичное платье, я сказал, что она выгладит чудесно, а Гарриет сказала, что она очень красивая и сама должна быть невестой, — и наступило неловкое молчание, пока мы раздумывали, кто же должен быть женихом.
Потом, когда миссис Патимкин увела Гарриет на кухню, Бренда подошла ко мне и сказала:
— Я должна была быть невестой.
— Должна, родная. — Я поцеловал ее, а она вдруг заплакала.
— Что случилось? — спросил я.
— Выйдем на двор.
На лужайке Бренда уже не плакала, но голос ее звучал устало.
— Нил, я позвонила в клинику Маргарет Сэнгер. Когда была в Нью-Йорке.
Я молчал.
— Нил, они действительно спросили, замужем ли я. Эта женщина разговаривала, как моя мать…
— Что ты сказала?
— Я сказала «нет».
— Что она сказала?
— Не знаю. Я повесила трубку. — Она отошла, обогнула дуб, а появившись из-за дерева, сбросила туфли и положила ладонь на ствол, как будто собиралась танцевать вокруг «майского дерева»[36].
— Можешь еще раз позвонить, — сказал я.
Она покачала головой.
— Нет, не могу. Не знаю даже, зачем я вообще позвонила. Мы занимались покупками, я отошла, нашла номер и позвонила.
— Тогда можешь пойти к врачу.
Она опять покачала головой.
— Слушай, Брен, — сказал я, бросившись к ней, — пойдем к врачу вместе. В Нью-Йорке…
— Я не хочу идти в какой-то грязный кабинетик…
— И не надо. Пойдем к самому шикарному гинекологу в Нью-Йорке. У которого в приемной лежит «Харперс базар». Как думаешь?
Она прикусила нижнюю губу.
— Ты пойдешь со мной? — спросила она.
— Пойду с тобой.
— В кабинет?
— Милая, муж не пошел бы с тобой в кабинет.
— Нет?
— Он был бы на работе.
— Ты же не работаешь, — сказала она.
— У меня отпуск, — сказал я, но ответил не на тот вопрос. — Брен, я буду ждать, и, когда ты выйдешь, мы выпьем. Пойдем пообедаем.
— Нил, мне не надо было звонить в Маргарет Сэнгер, это неправильно.
— Нет, Бренда. Это самое правильное, что мы можем сделать.
Она отошла, а я устал упрашивать. Я чувствовал, что смог бы ее убедить, если бы повел дело хитрее; но я не хотел добиваться своего хитростью. Я молчал, когда она вернулась, и, может быть, именно это мое молчание побудило ее сказать:
