— Алло? — сказала она.
— Тетя Глэдис, — сказал я, — как дела?
— Ты заболел.
— Нет. Я прекрасно себя чувствую. А позвонил потому, что остаюсь еще на неделю.
— Почему?
— Я тебе сказал. Мне здесь хорошо. Миссис Патимкин предложила мне остаться до Дня труда.
— У тебя осталось чистое белье?
— Я стираю его по ночам. Все в порядке, тетя Глэдис.
— Руками чисто не отстираешь.
— Нормально отстирываю. Тетя Глэдис, мне чудесно живется.
— Он ходит в грязном, а я должна не волноваться.
— Как дядя Макс? — спросил я.
— Как он может быть? Дядя Макс есть дядя Макс. А ты… мне не нравится твой голос.
— Какой он? Такой, как будто на мне грязное белье?
— Остряк. Когда-нибудь ты поймешь.
— Что?
— Что значит что? Поймешь. Поживешь там слишком долго, станешь слишком хорош для нас.
— Никогда, моя родная, — сказал я.
— Когда я это увижу, тогда я поверю.
— Тетя Глэдис, в Ньюарке стало прохладнее?
— Да, снег идет, — сказала она.
— Нет, правда, последнюю неделю похолодало?
— Холодает, когда целый день сидишь. Для меня это не февраль, можешь поверить.
— Хорошо, тетя Глэдис. Передай всем привет.
— Тебе письмо пришло от матери.
— Хорошо, прочту, когда вернусь домой.
— Ты не можешь заехать и прочесть?
— Подождет. Я брошу им письмишко. Будь хорошей девочкой, — сказал я.
— А что у тебя с носками?
— Хожу босиком. До свидания, милая. — Я повесил трубку.
Внизу, на кухне, Карлота готовила обед. Меня всегда удивляло, что работа никак не нарушает хода ее жизни. Любое хозяйственное занятие казалось иллюстрацией к тому, что она в данную минуту пела, даже если это было, как сейчас, «Я без ума от тебя». Она перемещалась между плитой и посудомоечной машиной, нажимала кнопки, поворачивала ручки, заглядывала в стеклянную дверцу духовки и время от времени отрывала крупную черную виноградину от грозди в раковине. Она жевала и жевала, напевая при этом, а потом небрежно-прицельно выплевывала кожуру с косточками точно в мусорный бачок. Выходя через черную дверь, я поздоровался с ней, и, хотя она не ответила, я ощутил родство с той, кто, подобно мне, был частично совращен и покорен плодами Патимкиных.
На лужайке я побросал баскетбольный мяч в корзину; потом взял клюшку и вяло запустил ватный мячик в сторону солнца; потом попинал футбольный мяч, целя в дуб, потом снова принялся бросать штрафные. Ничто меня не отвлекало — в желудке ярилась пустота, словно в нем месяц ничего не было, и, хотя я зашел на кухню и вышел с собственной пригоршней винограда, чувство пустоты не исчезло; я понимал, что оно никак не связано с количеством поглощенных калорий. Это был отголосок пустоты, вселявшейся в меня, когда Бренды не было рядом. Предстоящий ее отъезд, конечно, не первый день тяготел над моими мыслями, но сегодня они приобрели черный оттенок. Определенно, это было как-то связано с Гарриет, будущей женой Рона, и сперва я думал, что ее приезд просто придал наглядность ходу времени: мы говорили о приезде, и вот она вдруг здесь — так же и Бренда вдруг уедет, не успеешь оглянуться.
