Перейдем к концепции общества. Трудно себе представить отношение более неопределенное и мистифицированное, чем отношение понятий общества и государства. Идея абсолютного государства включает в себя общество как концепцию, дополнительную к концепции государства, как своего рода фоновую концепцию. Строго говоря, общество — это не более чем условное обозначение некоторого коллективного образа жизни. Как термин политической рефлексии, оно остается чистой фикцией. В применении этого термина царит полный эпистемологический произвол. Допускаются практически любые отождествления: исторические (древнеримское общество), политэкономические (капиталистическое общество), этнические, географические, религиозные и т.д. Тем не менее, роль концепции общества в отношении идеи абсолютного государства несомненна. Идея общества не только мистифицирует политическую функцию государства («советское общество не терпит отщепенцев и тунеядцев» или, как заявил британский премьер Блэр, «терроризм направлен против самих устоев нашего общества, против самого нашего образа жизни»), но и служит необходимым логическим основанием для государственной риторики, создавая лингвистические комбинации (Витгенштейн назвал бы их «лингвистическими играми»), в которых государство и общество могут включаться друг в друга, исключать друг друга или меняться местами друг с другом. Таким образом, в контексте идеи абсолютного государства общество фигурирует и как система связей (как реальных, так и идеальных), дополнительная к системе связей, каковой является государство. Уже во второй половине XX века фиктивность концепции общества становится настолько очевидной или демистифицированной, что она «перестает работать» на государство. Но в то же время она теряет импульс своего внутреннего развития в качестве абстрактной категории, противопоставленной абстрактной категории государства.
Заметим, что демистификация концепции общества особенно усилилась в конце XX века разоблачением недействительности общих категорий, лежащих в основе не только социологии, но и всех академически и политически сопряженных с ней научных дисциплин. Это прежде всего относится к таким уже давно научно- скомпрометированным дихотомиям, как «коллектив — индивид», «большинство — меньшинство», «производство — потребление», «верхи — низы» (в смысле социальной иерархии) и, конечно, прежде всего «природа — культура».
Теперь перейдем к исчерпанности концепции права в его отношении к государству. В нашей политической философии право — это апостериорисинтетическая категория. Поэтому концепция права по определению не может быть представлена в виде конечного набора постулатов и правил вывода из этих постулатов. В конкретной политической рефлексии — особенно в такой, где идея абсолютного государства является основной и определяющей, — право редуцируется к тривиальному дуализму: право индивида на что-либо в политическом пространстве государства, противопоставленное праву государства в отношении индивида в том же пространстве. Подчеркиваем, что речь идет о праве как понятии политическом, а не юридическом. В этой связи вернемся к римско-правовому государству (точнее, к его отсутствию, как оно трактовалось в начале этой главы) и заметим следующее. Во-первых, в начале XX века сложилась политическая ситуация (мы можем назвать ее крайней), которую политическая рефлексия оказалась не в состоянии отрефлексировать в терминах международного права. Прямым следствием этого явилась редукция понятия государства как правового субъекта не только в политическом, но и юридическом мышлении. Заметим, однако, что вплоть до середины XX века полная дегенерация идеи римско-правового государства в сознании индивида почти не отразилась на преимущественно политической идее абсолютного государства. Пусть в тоталитарном государстве право стало ничем, а государство — всем, но этот принцип над-правовой сверх-государственности, скорее, мог даже временно усилить идею абсолютного государства, тем более что этот принцип успешно отодвигал в небытие такие специфически правовые проблемы, как проблема легитимизации всякой конкретной государственной власти. Однако главной причиной исчерпанности концепции права является то, что право потеряло свою автономность в политической рефлексии, где оно сохраняет лишь свое историческое значение, да и то только в отношении государства. Сетуя на отсутствие римско-правового государства в мышлении русских и грузин, Мамардашвили фактически обвинял их в историческом невежестве, а не в юридической неграмотности. Замечательно также, что в лозунге советского правозащитного движения «государство должно выполнять свои законы» упускалось из виду, что законы выполняются не государствами, а людьми, не знающими право или забывшими о нем. Людьми, добавим к этому, политическая рефлексия которых уже утратила свою историческую составляющую. В связи с этим вспомним Тацита: «Граждане, уже отцы которых забыли республику, будут не в состоянии восстановить ее после падения очередного тирана». В течение многих лет оставаясь нефункциональным элементом идеи абсолютного государства, концепция права все более и более фрагментировалась и все менее и менее могла фигурировать в качестве одного из выводов из концепции абсолютного государства. И наконец заметим, что в развитии концепции права особую роль играет нижний, субъективно-психологический уровень политической рефлексии, уровень, который как бы подпитывает энергетику этой концепции и поддерживает ее жизнеспособность. Почти полная дегенерация этого уровня (один из современных французских философов назвал его уровнем физиологии право сознания) оставляет право формальным паразитическим привеском к государству, тем самым дискредитируя право как элемент идеи абсолютного государства. Я думаю, что для концепции права есть две перспективы. Первая — это полный уход из концептуального пространства государства и включение в только еще проектируемые межгосударственные и внегосударственные пространства. Вторая — это возвращение к традиционной исторической автономности права как особой области общественной деятельности.
