— Я не Федора, а Гаврик.
— Из-за горы не вижу.
— Тут же пол ровный.
— Гора — плохая строчка.
Гаврик строчил, стачивая голенища валенка. Шило, серповидно изогнутое, обманывая расчет неопытных пальцев, то выныривало очень далеко от края, то срывалось, не прихватывая мягкой кожаной строчки.
— Шило имеет приспособление в обход итти, а ты прешься на прямую… Затяни потуже, с сердцем затяни, но не рви!.. Порвал? Такие и будешь носить. По валенкам угадаем мастера…
Подобрав под себя ноги, Гаврик сидел с красными щеками и вспотевшим лбом. Старик стоял напротив — прямой, как воткнутый шест.
Миша заметил, что Гаврик до крови наколол указательный палец, но, вздрогнув, не поднял сосредоточенно твердых глаз. Мише стало жаль товарища:
— Гаврик, а ты думай только про шило, про валенки, а больше ни про что…
— Чепуху сказал! — обернулся старик в сторону Миши. — Думать ему есть о чем… Пальцы колоть я его не учил… Положим, ты, Михайло, теперь рядовой, разжалованный. Спрос с тебя невелик: доставай харчишки, мы закусим, а он повременит. В наказание.
— Дедушка, он и так работает.
— Молчи, — трудом не наказывают, а исправляют.
Гаврик шил, искоса поглядывая на старика, на Мишу. Они сидели в углу, ели кукурузные оладьи, накладывая на них кусочки мелко нарезанного лука. Гаврик думал: «Скажу деду, что он тыловая крыса, и на первой же остановке незаметно исчезну из вагона. С первым же обратным поездом вернусь в село…».
До сих пор думалось так же легко, как ехалось до узловой станции. Но дальше думать Гаврику было просто страшно. Вот он вернулся в село, его окружают колхозницы и, покачивая головами, говорят: «Нашли кого посылать по такому большому делу… Ну, что спросить с Гаврика Мамченко?.. Товарищ майор, вы же военный человек, а не сообразили…»
И Гаврик со свойственным ему горячим воображением видит майора. «Бог войны» стоит в стороне, поправляет повязку на руке и говорит:
— Вина моя… Михаилу Самохину по заслугам поверил, а этого… этого не знал и ошибся.
Нестерпимый стыд заставляет Гаврика отложить в сторону валенок; Он осматривает стены качающегося пустого товарного вагона.
— Тебе тесно? — спрашивает Иван Никитич, вытирая ладонью сухие морщинистые губы.
— Нет, — отвечает Гаврик.
— Чего же озираешься?
— Жалко, дедушка, что нет хорошего, прочного гвоздя и веревки. Привязали бы за ногу, чтоб другой раз за водой не бегал.
— Гвоздь у тебя в голове. Вижу, становишься на правильную точку. Можешь оладьями побаловаться, — смеется подобревший старик; облегченно вздыхает Миша и, потеснившись, дает место Гаврику около походного стола.
