Какими же унылыми, бесполезными и ненужными казались ему все эти вещи сейчас, спустя столько лет, нетронутые, невостребованные, покрытые толстым слоем пыли. Омедасу, конечно, могло показаться, что эта рухлядь все еще надеялась на возвращение былых времен, на то, что она снова будет нужна тем двум юным влюбленным. Увы, этим надеждам не суждено было сбыться. Больше всех, похоже, переживал старый матрас с пружинами, предательски торчавшими в самых неподходящих местах, свидетель и хранитель памяти о бурных ночах любви, проведенных Хулио и Кораль здесь, на этом чердаке, казавшемся им тогда воплощением уюта и гостеприимства.
Хулио не нужно было даже оборачиваться, чтобы вспомнить, что именно висело на стене рядом с входной дверью. Да, это почетное место занимала та самая картина Кораль, тот самый холст, который они почти боготворили, благодаря его за состоявшееся знакомство. На картине был изображен не кто иной, как Хулио, дремлющий на скамейке в парке.
Эта картина всегда ему нравилась, но он не мог не сознавать, что она вызывала у него слишком много воспоминаний, приятных и вместе с тем нестерпимо горьких. Этот холст все время заставлял его оглядываться назад, в прошлое, и Хулио принял твердое решение избавиться от него раз и навсегда.
Для этого ему пришлось преодолеть почтительное отношение к произведениям искусства, впитанное с молоком матери. Выбросить картину на помойку, вне зависимости от того, нравилась она ему или нет, было для Хулио нелегкой задачей. Чтобы решиться на это, ему пришлось собрать в кулак всю силу воли. Кроме того, он постарался взглянуть на картину и на всю эту ситуацию с другого ракурса. Далеко не сразу, но ему все-таки удалось убедить себя в том, что именно этот холст являлся виновником того, что огромный, в семьдесят квадратных метров, чердак под крышей дома в самом сердце района Монклоа, плата за который пробивала изрядную брешь в ежемесячном бюджете Хулио, долгие десять лет простоял закрытым и никак не использовался хозяином.
Картина в какой-то мере сохраняла свое мрачное очарование и по-прежнему не была для Хулио пустым местом. Он чувствовал то, что исходило от нее: какой-то тончайший кисло-сладкий запах воспоминаний, аромат дистиллята, полученного путем перегонки его сердца. Разумеется, речь шла не о запахе в реальном понимании этого слова, но Омедас чувствовал его почти физически. Этот едва уловимый аромат проникал в самые потаенные, заросшие грязью, слизью и плесенью уголки его сознания, взывал к скрывающимся там голосам, образам и звукам.
