Но впрочем, – опять-таки подумал он, подумал-догадался, – в этом зале и на этой премьере наверняка собрались и другие важные и богатые персоны, просто он пока не видит их, а может быть, не знает в лицо. Была здесь, конечно же, и охрана миллиардера...
– Папа, познакомься, это Артем...
Михайлов протянул Замелькацкому вялую, очень чистую и сухую руку. Обхватывая ее своей потной и липкой (он это только в ту секунду осознал), Замелькацкий ощутил приятную, словно бы велюровую кожу обладателя миллиардов и в ту же секунду тот разжал свою, словно бы испугавшись нечистого пожатия молодого человека и Замелькацкий вздрогнул от этой мгновенно почудившейся ему брезгливости и вскинул на миллиардера глаза, но тот моментально увел свои куда-то вбок, в пол, словно бы избегая встретиться взглядами...
Все прошло как-то очень молниеносно и не торжественно и Замелькацкий, хотя ему уже было совсем не до всего этого, потому что у него уже так подпирало – подпирало невероятно, необычно сильно, на своем пике, что он терпел уже изо всех сил самых последних и ждал с отчаянием, когда же наступит облегчение... Так вот Замелькацкий при всем этом еще и ужасно расстроился, от того, что рука у него была такая липкая и нервная и так стремительно миллиардер отнял свою...
Чувство неудачи, провала было таким сильным и таким болезненным, что помогло, как и до этого оскорбительные выкрики таксиста, преодолеть пик, ужасный пик тяжести, который – Замелькацкий потом вспоминал об этом ужасном моменте – так вот самый ужасный момент он невероятным образом преодолел думая вовсе не о нем, не о пике атаки, а о том, что он не понравился Михайлову, произвел на него неблагоприятное впечатление.
Между тем, отношения между отцом и дочерью были либо какие-то странные, либо Замелькацкий просто ничего не понимал в характерах этих двух людей: не говоря друг-другу ни слова, они уселись в кресла, причем Замелькацкий оказался почему-то между Михайловым и Ариеллой...
У него к этому моменту начало отпускать. Причем насколько сильно подпирало до этого, настолько же замечательно и капитально принялось теперь отпускать: отпускало так, что можно было подумать, – хотя он был и не настолько наивен, чтобы в это поверить – что все: проблема рассосалась и больше в этот вечер беспокоить его не станет. Он не мог насладиться этим некоторым облегчением своей тяготы, потому что судорожно при всем при этом соображал, как ему выгоднее всего себя вести и что это значит – что дочь и отец посадили его между собой.
