Танька задумывается. Скребление в дверь становится громче.
— Можешь предложить варианты?
Поправляю чулки, перечисляю синонимы:
— Взять на таран, составить фактурный акт, ход на бивнях, загнать шар в лузу, голосовать за смычку города и деревни, заниматься фигурным катанием, играть в буек, шлепнуть нижней губкой, поставить градусник, ползунику собирать…
— Есть варенье ложкой из банки, — задумчиво добавляет Танька, поправляясь.
— Ты о чем?
— Об этом самом. Удивительное занятие. Случка — случкой, а сколько образных выражений подобрать можно! Как физики это называют, когда своих лаборанточек обрабатывают? Просинхрофазатронить?
— Бомбардировать камеру Вильсона, — предлагаю.
— А за что его туда посадили?
— Кого?!
— Вильсона?
Гордо возвращаемся к столику. «Пеструха» заполняется завсегдатаями. Сплошь знакомые лица. Как пастух среди родных баранов. Кто-то хватает за зад:
— Вика, blyad', ты когда мобилу перестанешь отключать?! Я до тебя дозвониться не могу!
Стряхиваю пальцы, смотрю в смутную поросячью рожу. Танька упрямо тянет дальше, но душа желает высказаться:
— Во-первых, не блядь, а голубушка, — вспоминается давешняя патологоанатомша. — Во-вторых, сотового те-ле-фо-на у меня вообще нет! — разворачиваюсь на каблучках.
— Японда бихер, как ты вообще живешь?! Я тебе подарю мобилу!
— Засунь его себе в анус! — встревает Танька. Ей надоедает простой — не терпится попробовать нечто из жизни элементарных частиц.
— В анус? — переспрашивает хряк и тяжело задумывается, словно в жутком похмелье. Такого слова он явно не знает, но извращенная догадливость помогает:
— В жопу, что ли?
Однако Танька уже далеко. Описываем сложные кривые в чаду прожигаемой ночи. Две куколки, потерянные в плотных слоях алкогольной и никотиновой атмосферы, две крохотных частички, пойманные зловещей камерой Вильсона, выдернутые из великого Всего, одинокие, раскаленные, неуверенные, ведомые лишь сложным химизмом половых гормонов, электростатическим взаимодействием наэлектризованных дневным сумасшествием душ.
Танька валиться на стул, обвисает на Барбудосе и слезливо орет шепотом:
— Давайте… давайте… синхро… син… синхрофакиться… да? Я права? Как там его…? — пытается щелкать пальцами.
— Развезло подружку, — констатирует Л., чадя носогрейкой. — Так вот, все мы пишем — ты, я, они, самый последний нищий в подземном переходе. Что такое жизнь, как не книга, которую каждый из нас создает в меру своего умения, таланта? И нельзя пожаловаться на отсутствие читателей. Конечно, чужую книгу жизни полностью не осилит никто, это невозможно. Но и на отсутствие читателей грех жаловаться. Сначала ее читают наши родители, потом — наши друзья и подруги, затем — дети, внуки. Книга интересна, если каждый из них находит в ней нечто, что ему по вкусу. Там можно посмеяться, здесь поплакать. Там — романтика, а здесь — скучнейшая проза жизни… У кого-то выходит объемистый том, а кто-то выкладывается лишь на нескольких страничек. Здесь нет черновиков, набросков. Все — сразу и навсегда. Жизнь — это книга, которую можно прочесть только раз.
