— Философом? — интересуется Хуяк. — Каким философом? — черная ладонь успокаивающе придерживает за ягодицы. Апартеид, твою мать.
Покой и нега, нега и покой. Только негр приносит негу. Высоченный негр приносит негу на последний этаж.
— Куда дальше?
— Туда, — тупо хихикаю. Первый раз попадается столь неопытный эфиоп. Не знает — куда…
Эфиоп твою мать сгружает тело на лестницу, сует в безвольные руки бутылку:
— Дальше — сама.
— Не хочу, — упрямо бодаю башкой. — Это… это… это — неправильно… Счас спою… Частушки любишь?
Завожу в полный голос:
Nick is sitting at the door,
Neither dancing, singing nor,
He is sitting, deaf and dumb,
Thinking only “Whom to hump?”
Little Nickie is very sad:
Doesn\’t want to ride moped,
Doesn\’t want to ride his horse,
wants to have an intercourse.
Полная диссоциация разума и чувств. Как в карусели вокруг кружат поганые рожи Скоморохов, лягаются ослы, падают звезды, а некто холодный, расчетливый сидит рядом и тщательно фиксирует реакции пьяного организма. Страх. Вот что пьянит хуже всякой самогонки. Страх до дрожи, до ледяного дыхания, что вырывается изнутри, сквозь промороженные до стеклистой массы легкие. Можно сколь угодно много вливать в себя алкогольную дрянь, на обманчивое мгновение ощущая тень облегчения, вслед за которым немедленно еще плотнее подступает стужа. Слезы замерзают на щеках, слюни — на губах. Горлышко стучит по зубам, испражняясь самой черной меланхолией.
— Куда идти?! — гремит эфиоп твою мать, напуганный видом рыдающей куклы, сосущей прямо из горла тоску высшей пробы, но холодная сучка лишь улыбается, вокруг рта проступает несмываемый грим жуткой ухмылки, пальцы сводит жуткой судорогой, бутылка лопается, бритвы осколков впиваются в пальцы.
Боль. Режущая боль. Кровь. Рука как в лакированной перчатке, а темная паста выдавливается из раззявленного рта на ладони. Холодная сучка наклоняется, кончиком языка проводит по ране, впитывая, впечатывая в душу живое восприятие, очевидность, драгоценное состояние жизни. Вот чего хочется! Хочется жизни! Той жизни, что не найти нигде, кроме как в самой жизни.
— Хочу жить… хочу жить… хочу жить… — шепчет несчастная девчонка, выдумавшая себе все, кроме самой жизни.
— Вот так, — с осуждением вещает Скоморох холодной сучке. — Вот так оно и бывает, когда пытаешься удержаться на игле. Представь себе тончайшее полотно, растянутое над бездной, по которому изнутри ведут иглой. Чтобы удержаться на нем, не упасть в пропасть, нужно бежать, прыгая с острия на острие. Чем короче прыжок, тем больше жизни, а вместе с ней и боли, чем длиннее прыжок, тем меньше боли, но больше иллюзии… Все, что считается жизнью, лишь прыжок с острия на острие, инерция, где нет свободы. Свобода только в одном — прыгать или не прыгать!
